Он потянулся за чем-то, что лежало в ящичке ночного столика. Трясущейся рукой он достал похожий на ножны чехольчик из тончайшей кожи. Раньше я никогда таких не видела.

— Что это? — удивилась я, обеспокоенно пытаясь встать.

— Чтобы защитить вас, мой ангел. — Я понятия не имела, что он имел в виду, но всецело доверилась ему.

Наши тела слились воедино. Я неожиданно ощутила ноющую боль. На глаза навернулись слезы.

— Больно только в первый раз, — успокоил он меня. И стал покрывать мое лицо поцелуями. Теперь уже более нежными, менее требовательными. В ту ночь я поняла, что языком можно не только произносить речи!

Мы несколько часов занимались любовью. Когда забрезжил рассвет, я покинула его, и, стоя в розово-сером свете первых лучей солнца у своего дома в Венеции, я поняла, что стала другим человеком.

— Ты злишься на меня? — на следующий день спросила я у Джульетты.

Я все ей рассказала, последнюю часть нашептав на ушко. Щеки при этом у меня были пунцовыми. Я старалась сохранять серьезное лицо, но почему-то постоянно улыбалась.

— Нет, я на тебя не злюсь. — Но при этом она поджала губы, когда складывала в стопку платья.

Мы сидели у нее в спальне, собирали ее дорожный сундук. Ее семья на лето арендовала виллу в Асоло. Я так с головой окунулась в свои дела, что едва не забыла дату ее отъезда. Но я не стала признаваться в этом никому.

— Честно говоря, — с натянутой улыбкой продолжала Джульетта, — я рада за тебя.

— Ты серьезно?

— Серьезно, — кивнула она, как будто все еще продолжала сама себя в этом убеждать. — Ты и синьор Казанова…

— Джакомо, — еще шире улыбнулась я.

— Да — Джакомо. Вы с Джакомо поклялись перед Богом быть мужем и женой. Вы… быть мужем и женой.

— Ты уже это говорила.

— Ох! — Она стояла совершенно неподвижно, подыскивая слова. Она села на кровать. Я почувствовала, что приближается гроза.

— Катерина… — взорвалась она. — Как я могу оставить тебя в объятиях этого человека? Что ты еще выкинешь, пока меня не будет? — Джульетта расплакалась. — Это я позволила всему случиться… во всем тебе потакала…

— Нет! — Я порывисто обняла сестру. — Я так счастлива, Джульетта. Пожалуйста, порадуйся за меня. Я знаю, что делаю.

— Ой, Катерина! — покачала она головой. — Если бы только это было правдой. Пообещай мне, что однажды вы действительно предстанете перед священником… и твоим отцом.

— Конечно. И очень скоро.

— И пообещай мне, — продолжала она, запинаясь, — что до тех пор Джакомо будет надевать… свои «ножны». Ты слишком юна, чтобы случайно забеременеть.

— Обещаю. — И говорила я искренне. Я хотела стать женой, но не матерью.

Она кивнула и встала, одернула юбки.

— Уверена, что он тебя любит, — негромко произнесла она. Джульетта нежно улыбнулась мне, но на ее лице был написан страх.

Я сомневалась, верит ли она собственным словам. Но я точно знала, что она очень хотела, чтобы в них верила я. Верила в то, что я любима.

Какое же облегчение, что я обо всем рассказала Джульетте. Все в моей жизни кажется истинным и настоящим, когда я поделюсь этим с кузиной. Она — мой якорь. Теперь, когда она уезжает… честно признаться, я уже не так уверена в том, куда меня заведет судьба.

Венеция, 1774 год

— Bene, Катерина, — прошептала Леда за обеденным столом, за которым они целую ночь провели разговаривая, — вы стали женой.

Катерина заметила, что девушка впервые назвала ее по имени. Подобная фамильярность заставила ее задуматься о том, что, вероятно, она наговорила много лишнего. Катерина зажгла свечу, чтобы разрушить чары прошлого.

— Ты же знаешь, что я — жена, — ответила она, намеренно делая вид, что не поняла, о чем говорила Леда.

— Нет, истинной женой, — настаивала Леда. — Как говорил ваш Джакомо. Без церкви, заключения договоров и присутствия родных. Только ваш возлюбленный, который любит вас.

Катерина заметила, что девушка говорит так, словно любовь — это что-то трепетное и одушевленное. Наверное, для Леды так оно и было.

— Давай вернемся к твоей истории, — сказала Катерина, желая сменить тему. Она доверила девушке свои тайны, и, по совести, Леда должна поступить так же. — Ты была на вечеринке, которую устроил твой отец, и Филиппо играл на клавесине. Он был один. И сердце твое полетело к нему…

— Да… — счастливо протянула Леда. — Мы с Филиппо заговорили. И без умолку говорили на вечеринке. И все это время он раздевал меня взглядом. Я чувствовала, чего он хочет. Он ласкал меня взглядом, как кошка языком ласкает своих котят, когда вылизывает их. — Она озорно улыбнулась Катерине. — Мы сбежали тайком, пока никто не видел. По крайней мере я не знаю, видели нас или нет. Кто знает? Мне было наплевать, точно так же, как вам в театральной ложе. Стояла зима, но было тепло. Мы упали прямо на землю в саду. Я сразу же отдалась ему — прямо в кустах, при свете фонарей. Когда мы вернулись на вечеринку, я все еще продолжала ощущать на себе жар его тела, ноги мои подкашивались.

Катерина была немного шокирована подобным поведением. Леда была такой импульсивной и безрассудной. Но кто она такая, чтобы судить?

— После этого нам удалось еще несколько раз встретиться у него дома, — продолжала щебетать Леда. — Я сказала отцу, что хожу брать уроки музыки. Отчасти это было правдой, потому что Филиппо всегда играл мне на клавесине и пел:

В памяти Катерины звучала ее собственная песня. У нее было такое чувство, будто теперь она будет звучать у нее в голове всю ночь.

— Через месяц я забеременела, — произнесла Леда, вернув Катерину к реальности. — Я-то думала, на это уйдет больше времени!

— Нет, — негромко ответила Катерина, задувая свечу и давая понять, что пора ложиться спать. — Это может случиться… очень быстро.

23 апреля. Катерина ждала этот день. Она отправилась в спальню Леды будить девушку, потому что можно было опоздать. Из открытых окон она слышала крики проходящих мимо женщин: «Ciao bella!»[21], крики продавцов газет: «Gazzetta Veneta! Osservatore![22]» и восклицания: «Oe! Gondola!»[23] — гондольеры лавировали по загруженным каналам. Вся Венеция оживала, и она не хотела этого пропустить.