– Альберт Ефремович! – позвал я.

Мужчина обернулся, посмотрел на меня. Кивнул. Он меня знал, и я его тоже. Спокойствие и умиротворённость покинули лицо мужчины, сменившись усталостью и безнадёжностью.

Нет, честное слово. Настолько разительная смена эмоций – только актёр мог бы и изобразить. Потом мужчина посмотрел на Михаила – и к его выражению лица добавилась ещё и тоска. Актёр!

Впрочем, Альберт Ефремович и был актёром МХАТа. Ведущим актёром.

– Далеко собрались? – спросил я.

Альберт Ефремович бросил и затоптал сигарету. Сказал досадливо:

– Эх, ну что вам не сидится, товарищ капитан? Неужто дел в городе мало?

– Альберт Ефремович… – сказал я укоризненно.

– В Питер, – безнадёжно, но упрямо сказал мужчина.

Я заглянул в машину. Нахмурился.

– А маму одну оставили? Она же хворала у вас последний год…

Альберт Ефремович вздохнул.

– Не надо, товарищ капитан.

– Симонов моя фамилия, – подсказал я. – Откройте багажник.

– Помню, что Симонов, – сказал мужчина. – Слушайте, а давайте как в старом телешоу? Я вам контрамарку на премьеру – а вы не открываете багажник?

– Альберт Ефремович… – сказал я. – Вы великий актёр. И человек хороший. Но сейчас вы поступаете неправильно.

И тут из его глаз покатились слёзы. Непритворные. Он подошёл к багажнику, открыл его.

Я заглянул внутрь. Там лежали одеяла – и под ними что-то слегка шевелилось.

– Лучше я, – внезапно сказал Михаил и потянулся к одеялам.

Но актёр его опередил. Наверное, ему было неприятно, что это сделает кто-то другой. Он резко наклонился и сдёрнул одеяло.

Старушку-мать Альберт Ефремович связал, очевидно, сразу после смерти. Связал очень крепко, по рукам и ногам.

Но восставшие, когда они чуют рядом человеческую плоть, проявляют удивительное упорство и находчивость.

У старушки и зубов-то почти не оставалось в её восемьдесят пять лет. Но она всё-таки перегрызла-пережевала крепкую верёвку. И стоило сыну сдёрнуть одеяло – одним рывком приподнялась, вцепилась ему в руку, тряся жиденькими седыми прядками волос, принялась грызть.

Актёр завопил. Он стоял, оцепенев, и кричал – а старушка с урчанием жевала его запястье.

Первым опомнился Михаил.

– Отпусти его, – сказал он. – Отпусти. Отпусти!

Я нащупал на поясе ножны, но доставать мачете не стал. Михаил склонился над старушкой и смотрел ей в глаза. Актёр кричал, не делая попыток вырваться. Со всех сторон к нам бежали люди – и дежурные с дубинками, и охрана, достающая пистолеты, и дальнобойщики с мачете…

Выбирать приходилось быстро. Я выхватил одной рукой пистолет, другой – корочки, которые поднял вверх. Выстрелил в воздух и крикнул:

– Всем стоять! Не приближаться! Полиция! Ситуация под контролем! Всем стоять!

– Отпусти! – громовым голосом сказал Михаил.

Старушка выпустила окровавленную руку Альберта Ефремовича и, издавая хнычущие звуки, улеглась обратно в багажник. Михаил достал из кармана пластиковые хомутики и быстро стянул ей руки. Потом всунул в рот пластиковый кляп и завязал шнурки-фиксаторы.

Восставшая ему не противилась. Они не всегда подчиняются кваzи, могут и взбунтоваться, но для этого их должно быть много.

Актёр рыдал, баюкая руку.

– Будьте мужчиной, – сказал я. – Ну укусила. Ничего страшного. Вы же знаете, что зараза так не передаётся. Точнее – она и без того во всех есть. Пока не помрёте – не восстанете.

– Я хотел её спасти… – прошептал актёр. – У нас дача… в Клинском районе…

– Знаю, – сказал я. – Потому вас тут и ждал. Что вы собирались делать?

– Жить, – безнадёжно сказал актёр. – Дожидаться… пока мама возвысится…

– Это может занять десятилетия, – мрачно сказал я. – А может, и не все возвышаются. Мы же не знаем до сих пор ни черта… Но дело не в этом, Альберт Ефремович. Имеется документально зафиксированная воля вашей матушки…

Нас уже окружили со всех сторон. Но Михаил захлопнул багажник, а его ледяное спокойствие остудило горячие головы… как и мой пистолет, наверное. Подошёл молодой парень, врач из «скорой». Косясь на багажник, открыл свой докторский чемоданчик и принялся обрабатывать актёру руку. Он, кажется, не узнал Альберта Ефремовича. Куда катится мир! Лучший Гамлет последнего десятилетия, ему в Лондоне рукоплескали, а королева-кваzи наградила рыцарским званием!

– Я не хочу, чтобы она уходила… насовсем… – прошептал актёр. Из него будто воздух выпустили, он весь как-то сдулся, даже ростом меньше стал. – Я так её люблю…

– Это её воля, – сказал я мягко. – Она хотела умереть по-христиански. Мы отвезём её в храм… там всё сделают. Всё, что положено.

– Вы тоже верующий, да? – с тоской спросил Альберт Ефремович. – Ну скажите мне тогда, что она права! Скажите, что так надо, что её ждёт жизнь вечная…

– Я неверующий, – ответил я. – И что кого ждёт – не мне судить. Но в моём завещании указана кремация.

– Знаете, а я вашего князя Мышкина люблю, – неожиданно сказал Михаил. – Больше всех других ролей. Критики Гамлета превозносят, Кутузова, Путина… А я восхищаюсь Мышкиным.

– Правда? – поразился актёр и посмотрел на Михаила с интересом. – Вы не врёте? Меня за эту роль только ленивый не ругал…

Доктор закончил перевязывать ему руку, рана была пустяковая, и отошёл. Видимо, на крепкой верёвке старушкины зубы окончательно затупились.

– Мы, кваzи, не врём, – мягко сказал Михаил. – Пойдёмте, Альберт Ефремович. Нам нужно будет составить вашу явку с повинной. Я думаю, что удастся отделаться штрафом за нарушение воли покойной. Нервный срыв, вы человек эмоциональный, тонкой душевной организации…

Приобняв актёра за плечи, он повёл того к нашей машине. Я остался караулить «рено» с восставшей в багажнике. Люди помаленьку расходились, только сержант-полицейский всё вертел в руках моё удостоверение и хмурился. Хотелось ему к чему-нибудь придраться…

Я присел на багажник, посмотрел на мелкие пятнышки крови на асфальте. Затёр их подошвой.

Надеюсь, Михаил догадается попросить контрамарку.

В магазине спортивных товаров не было бейсбольных бит. Зато там был ледоруб.

Восставшего я ударил по голове раз десять, хотя уже после второго удара он рухнул и разжал зубы. Ольга даже не стала дожидаться, пока восставший перестанет дёргаться на асфальте, открыла бутылку минералки и стала промывать рану. Кровь шла обильно, от газированной воды пенилась, и казалось, что её вытекло какое-то чудовищное количество.

У восставшего из расколотого черепа вылезли сероватые мозги и сочилась густая тёмная жидкость, на кровь не очень-то и похожая.