«И чего этим тварям надо? Тут ведь никто не бывает – село рядом заброшено, еды все равно нет…»

«Может, такие сталкеры, как Пух, и есть еда?!»

Опять паршивая мысль, на которую тело парня отреагировало выплеском адреналина в кровь и испариной. Захотелось обтереться сухим полотенцем, но его и в Зоне днем с огнем не найти. Не то что здесь, на кладбище.

И тут Пух увидел Сокола – тот стоял на коленях.

Спиной к нему.

– Сокол, ты чего?

Напарник не отвечал.

Тогда Пух подошел поближе и положил руку Соколу на плечо. Сталкер, стоящий на коленях, вздрогнул, обернулся. На щеках сверкали уже застывшие на морозе слезинки.

– Я же сказал оставаться у входа… – процедил Сокол.

Пух наконец увидел надгробие.

«Елизарова Виктория Андреевна». И дата смерти – 5 мая 1986 года.

«Боже, это же его мать, – понял Пух. – Она совсем немного прожила с момента аварии. Неделю всего!»

– Это твоя мама, да? – спросил толстяк, присаживаясь на корточки рядом с напарником.

Тот даже не вспылил, просто кивнул:

– Я нечасто сюда прихожу, хотя надо бы. Это же совсем рядом, но…

– Тебе больно вспоминать?

Сокол посмотрел на толстяка, будто впервые его увидел:

– Больно от того, что она так и не узнала правды.

– Правды об отце и сестре? – спросил Пух.

Сокол кивнул:

– Даже я до сих пор не узнал правды. Даже не приблизился к ней… Я пытался, правда пытался. Да ты и так знаешь, но каждый раз, когда автобус был рядом, он почему-то ускользал от меня. А мама… она почти сразу угасла, как только сообщили, что автобус исчез. Точнее, не так – говорили же «пропали без вести». А для условий Чернобыля это то же самое, что погибли. У нее случился инсульт, потом инфаркт – и, короче, так и не откачали…

– Ты мне об этом не рассказывал… – сказал Пух, коснувшись плеча Сокола. Тот отстранился:

– А зачем? Меньше знаешь – крепче спишь…

– Разве ты сейчас не хочешь узнать правду?

– Хочу… – ответил Сокол, поднимаясь. Он подошел к могилке и поправил искусственный цветок, которому бог знает сколько лет. Весь выцвел. – Ты знаешь, что тело матери привезли сюда, в Новошепеличи, втайне? Никто не знал. У отца был брат – крупный чиновник. Он все устроил, как она хотела. Перед смертью мама так и сказала: если умру – похороните меня там, где смогу их увидеть. В Зоне. Так она и сказала. Я раньше не понимал смысл этих слов, а теперь понимаю – она ошиблась.

– Что ты понимаешь?

– Что искать папу с сестрой надо не здесь… Не в Зоне…

– А где?

Сокол не ответил. Зашагал к выходу с кладбища. Пух не хотел ни секунды оставаться в этом страшном месте один, поэтому поспешил следом за человеком, которого считал напарником.

– Где искать-то?

– Нигде… Тебе – нигде. Ты останешься в надежном месте. Скоро мы там будем. Там безопасно, а дальше я пойду один.

– Но, Сокол…

– Никаких но. Я уже все решил. Это мой крест, и мне его нести.

Пух хотел что-то ответить, но Сокол уже исчез среди ветвей. Пришлось догонять.

* * *

Местонахождение не определено,

27 апреля 1986 года

– Пап, а откуда такой туман? – спросила Катюша («Ладно, хоть отвлеклась от мыслей об этом своем Максиме, и то хорошо»). – Он же вроде образуется, когда земля теплая, а воздух холодный. Из-за разницы температур.

– Ну да, – буркнул Сергей Андреевич, с трудом вспоминая информацию из школьного курса о природных явлениях. Хотя сам же о них дочке и рассказывал. Когда-то давно. В другой жизни. – Да, вроде так.

– А разве сегодня было холодно? – спросила девочка и вдруг поежилась.

– Сегодня… – Сергей Андреевич не договорил, потому что изо рта вырвалось небольшое облачко пара.

В ноздри, несмотря на бензиновый угар, ударил запах морозного утра, хотя какой, на фиг, мороз?! Апрель же на дворе! Это же Украина, житница СССР, а не Антарктида, в конце-то концов!

– Па-а, мне холодно, – пожаловалась дочка. Сергей Андреевич оглянулся по сторонам. Весь автобус начал активно кутаться. Соседи сразу заворчали на водителя, чтобы печку включил. Неужели никому не пришло в голову, что не может быть минусовой температуры в апреле?! Да блин! В Припяти некоторые уже загорали накануне аварии, а тут… мороз!

– Вот, укройся. – Елизаров протянул дочке ветровку – единственное, что было теплого из одежды. Катя ей накрылась, продолжая высматривать наползающий на дорогу туман за окном. Он постепенно скрывал все вокруг – даже ветви ближайших деревьев.

Елизаров выглянул в проход. В лобовом стекле ничего не видно – даже габаритных огней предыдущего автобуса.

Чиновник встал, подошел к водителю:

– Что-то случилось?

– Не-не знаю, – ответил тот. – Не вижу колонны. Но я вроде еду прямо. Никуда не сворачивал.

Губы водителя затряслись, он пошарил по карманам. Нащупал пачку сигарет, потом спросил у чиновника:

– Можно?

Елизаров кивнул:

– Только форточку отвори! Если что – я прикрою.

Водитель достал сигарету, прикурил, затянулся.

– И как долго ты их не видишь? – спросил Сергей Андреевич.

– Так вот, как этот туман наполз проклятущий – ни черта не видать. Может, с полчаса. Или больше…

– Никуда не сворачивал?

– Нет! Едем все прямо, тут даже отворотов нигде нет. Уже КПП должен быть, по идее, но его нет.

Елизаров оглянулся – из салона на него уставились десятки испуганных глаз. Люди кутались в одежду.

– Странно все это!

– Папа, – вдруг подала голос Катя.

– Что такое?

В глазах дочки – непонимание и… ужас?

– Табличка…

– Что табличка?

– Мы снова ее проехали…

– Погоди-погоди, какая еще табличка? О чем речь?

– Ну, «Припять», пап… Ну-у!!!

– В смысле – «Припять»? Мы же ее проехали…

– Да, но я не про ту, пап!

– Как не про ту?! – Мозг не справлялся с обилием информации, которая никак не стыковалась с предыдущей.

– Пап, ты говоришь про ту, что на выезде из города. Та была с перекрещенными красными линями.

– Ну да…

– А здесь просто «Припять», не перечеркнутая. Такие ставят при въезде. Ты сам говорил, когда я маленькой была, помнишь?