А Валентине становилось все хуже. Лицо ее стало землисто-серым, глаза закатывались, слабое дыхание едва приподнимало морщинистую грудь.

Инесса взглянула на часы — прошло уже сорок минут, а врачей все не было.

«Вот влипла, — думала она, глядя на соседку, — теперь весь вечер с ней просижу… какая уж тут работа…»

Вдруг Валентина Гавриловна приподнялась на локте, широко открыла глаза, как будто вспомнила что-то очень важное, и отчетливо проговорила:

— Как же теперь будет с ним…

— С кем? — удивленно переспросила Инесса — но соседка обмякла, расслабилась, как будто завершила важное и тяжелое дело, глаза ее закрылись. На лице женщины проступило выражение детской обиды и растерянности, вообще, лицо стало моложе и привлекательнее, как будто Валентина Гавриловна неожиданно освободилась от груза многочисленных забот.

Инесса наклонилась над ней, прислушалась — дыхания больше не было слышно. Она попробовала найти пульс — и не нашла, ни на запястье, ни на шее.

— Ну вот, только этого не хватало! — проговорила она с непонятным раздражением — но в то же время в душе у нее шевельнулась жалость и сострадание.

В это время в дверь позвонили.

Инесса бросилась открывать, почувствовав неуместную и стыдную радость при мысли, что, наконец, можно будет на кого-то переложить ответственность.

В квартиру ввалилась крупная молодая женщина в белом халате, излучавшая здоровье и энергию, за ней топал невысокий мужичок средних лет.

— Ну, где у нас больной? — громогласно осведомилась энергичная женщина.

Инесса с непонятным раздражением поздоровалась, проводила медиков в комнату, вполголоса проговорила:

— Кажется, уже поздно…

— Сейчас мы посмотрим, поздно или не поздно… — Женщина села рядом с Валентиной Гавриловной, потрогала руку, потом подняла веко, посветила в него и повернулась к Инессе:

— И правда, поздно…

— И что — ничего сделать нельзя?

— Ничего. Чудес я совершать не умею. Умерла ваша мама. Что же вы, женщина, так поздно нас вызвали?

— Это не мама… — больным, тусклым голосом ответила Инесса. — Я — соседка. Как увидела, что ей плохо, так и вызвала. А уж как вы доехали, это отдельный вопрос…

— Как смогли, так и доехали, — машинально огрызнулась врач. — Ладно, где ее документы?

— Документы? — Инесса огляделась.

В комнате, где они находились, были старомодный, еще, наверное, шестидесятых годов сервант и школьный письменный столик с потертой столешницей.

— Где-то здесь должны быть…

Первым делом она проверила ящики письменного стола — но там не было ничего, достойного внимания: только старые альбомы с выцветшими фотографиями никому не известных людей и к тому же — десятки, а то и сотни поздравительных открыток — поздравления с Новым годом, Седьмым ноября, Восьмым марта семидесятых, а то и шестидесятых годов прошлого века. Эти открытки были подписаны какими-то тетей Викой, Эльвирой, дядей Гошей и другими загадочными персонажами, которых наверняка давно уже нет на свете.

— Ну, что там, нашли документы? — нетерпеливо напомнила о себе врач, которая заполняла какие-то бланки, расположившись за обеденным столом.

— Сейчас…

Инесса перешла к серванту. Застекленная часть была заставлена разномастными, разнокалиберными рюмками и бокалами, наверняка не употреблявшимися с прошлого века. Одно отделение серванта было закрыто, ключа не было.

— Ну, скоро? — снова поторопила ее врач. — У меня еще три вызова, время не терпит…

— Тут заперто! — пожаловалась Инесса.

— Ну что вы, как ребенок! — Женщина-врач повернулась к своему бессловесному спутнику и проговорила: — Вадик, помоги человеку!

Невзрачный мужчина, который до того тихо сидел в уголке, встал, вперевалку подошел к серванту, вытащил из полы несвежего халата английскую булавку и одним неуловимым, ловким движением открыл дверцу.

— Как это вы? — спросила его Инесса с удивлением, смешанным с испугом.

— В «Скорой» поработаешь — всему научишься! — ответил тот горделиво.

— И что — так любую дверь можно?

— Любую — не любую, но такую — можно!

— Ну, где тут ее документы? — напомнила врач.

Инесса заглянула в сервант.

Здесь снова были открытки и фотографии, но, видимо, более важные для хозяйки. Лежала стопка писем, перевязанных голубой шелковой лентой, еще попался снимок молодого мужчины в двубортном пиджаке. Мужчина смотрел в объектив с каким-то смущением.

В глубине серванта, под фотографиями и открытками, стояла резная деревянная шкатулка. А на ней — то, что искала Инесса: пластиковая папочка, в которой были сложены документы Валентины Гавриловны — паспорт, карточка страхового свидетельства, медицинский полис, еще какие-то бумаги.

К счастью, покойная, как большинство одиноких женщин, держала свои документы в порядке.

— Вот оно! — Инесса достала документы, протянула врачу.

Та записала в свои бумаги паспортные данные и еще какие-то цифры и поднялась:

— Ну, мы поехали.

— То есть как поехали? — испуганно спросила Инесса. — А ее? Ее вы разве не заберете?

— Да вы что, женщина? — Врач взглянула на нее, как на неразумного ребенка. — Мы — «Скорая», мы трупы не возим! Нам на вызовы нужно, людей спасать! Ее перевозка специальная заберет, ждите!

— Перевозка? — переспросила Инесса. — И когда же она приедет? Сколько же ее ждать?

— Вот этого я вам, женщина, не могу сказать. Перевозка — она и есть перевозка. Да ей все равно уже торопиться некуда! — Она кивнула на Валентину Гавриловну, которая лежала на диване с выражением полной отрешенности от земных забот.

— Ей-то, может, и некуда, да мне-то есть! — вполголоса проговорила Инесса. — У меня своих дел полно.

— Ну, вызовите каких-нибудь родственников.

— У нее нет никого.

— Ну, тогда уж я не знаю, что вам посоветовать! — И с этими словами врачи покинули квартиру.

Инесса тяжело вздохнула.

С работой на сегодняшний вечер можно было распрощаться.

Вот как чувствовала она, что не надо спешить на помощь соседке! Добрые порывы никогда не приводят ни к чему хорошему! Хотя, с другой стороны, оставить больного человека в беспомощном состоянии тоже нехорошо…

Она снова собрала документы Валентины Гавриловны в папку, хотела убрать их обратно в сервант — но подумала, что они снова понадобятся, когда приедет перевозка.

Заглянула в открытый ящик — и ее взгляд приковала к себе та резная деревянная шкатулка, которую она заметила первый раз.