Помню, как он посадил меня на колени и мы долго смотрели в окно. Потом я спросила:

— Папа, а все-таки кто эти верхогляды?

Он вздохнул и ответил:

— Такой странный народец, который всё за всеми повторяет.

— Всё? — переспросила я.

— Всё, маленькая жемчужинка!

— А если кто-нибудь из них стоит на одной ноге?

— Тогда и все остальные тут же встают на одну ногу!

— А если тот падает?

— То остальные валятся вместе с ним!

— А если кто из них пишет картину?

— То остальные тоже принимаются писать.

— Неужели все, папа?

— Все!

— Но мы же не верхогляды?

— Нет, маленькая жемчужинка, — ответил папа. — Мы не верхогляды.

Неделю за неделей думала я о верхоглядах, пыталась представить себе, где они живут, как подражают друг другу и как все это выглядит. Раньше меня это веселило.

Но тогда я и не подозревала, что верхогляды существуют на самом деле. А теперь у меня пелена спала с глаз. И Анна-София, и управляющий, и мама Анны-Софии, сплетничавшая о моей маме, ничего не зная о ней, — все они были верхоглядами.

— Все говорят, что твоя мать выйдет за отца Даниэля! — утверждала Анна-София.

Все. Все верхогляды.

— Что-то ты рановато, — сказала мама. Она сидела в шезлонге, положив ноги на каменный столик. — Ну? Как все прошло?

Я не отвечала, но и в дом не шла. Просто стояла и чертила узоры носком туфли. Вообще-то я ждала, что она отругает меня за желтую футболку.

Но она не ругалась, долго рассматривала меня, а потом сказала:

— Тебе идет эта футболка. Хочешь, подарю?

Тут я расплакалась, а мама встала и подняла меня на руки.

— Всё так плохо? — спросила она.

— Еще хуже! — всхлипнула я в ответ.

Она крепко держала меня на руках и укачивала, напевая песенку, — совсем как прежде:

Эй, гусенок, не хворай,

Пусть все будет хорошо.

Песик, хвостиком виляй,

Пусть все будет хорошо.

Мышка, мышка, не болей,

Пусть всем будет веселей.

И я рассказала ей все. Все, что говорила Анна-София и о чем якобы болтали люди. А когда дошла до того, как влепила рожок с мороженым промеж глаз Анны-Софии, мама расхохоталась и захлопала в ладоши.

— Великолепно! — воскликнула она. — А об управляющем забудь. Это я улажу!

— А остальное… — спросила я. — Про тебя и Петера?

— Верхоглядские бредни! — уверенно ответила мама.

Тем вечером я видела Гизелу в последний раз.

Мама стояла на кухне и делала нам бутерброды с колбасой.

— Дело, конечно, твое, — говорила она, — но Гизела так часто о тебе спрашивает. Она была бы очень рада!

Даниэль и Лукас сидели на скамье в нашей кухне и не спускали с меня глаз. Ясно было, о чем они думали. Я так и чувствовала, что они считали меня главной трусихой всех времен и народов. Потому что сами снова начали заходить к Гизеле в комнату. Мама рассказывала, что Лукас даже забрался к ней под одеяло.

Да, Даниэль и Лукас были правы. Я трусила. При мысли о встрече с Гизелой меня охватывал непреодолимый страх.

За окном ворковали голуби.

А завтра начнутся каникулы.

И завтра Даниэль поймает щуку.

Так что если и вправду существует Щучий бог, то Гизела выздоровеет в любом случае и мне еще представится случай навестить ее… если существует Щучий бог!

Мама мельком взглянула на меня:

— Хватит грызть ногти!

Павлины за окном возвестили о приближении вечера.

Но если Щучьего бога не было, то у меня всю жизнь будет камень на душе. Такой же неизбывный, как боязнь овчарок. Эта напасть уже так сроднилась со мной, что не помог даже папин способ. Если Щучьего бога не было, то сегодня у меня была последняя возможность доставить Гизеле радость. И все же я не знала, на что решиться. В конце концов, это было еще и решение за или против Щучьего бога.

— Да перестань же ты грызть ногти! — не выдержала мама.

Я испуганно вынула палец изо рта.

— Мы строим вашим планам новый дом! — пропел Даниэль и усмехнулся.

Если сейчас закричит павлин, то я пойду к Гизеле, решила я. И только я об этом подумала, как автомобиль управляющего с грохотом промчался по мосту и павлин закричал так громко, что у меня заложило уши.

Тем вечером я видела Гизелу в последний раз.

Она такая маленькая лежала на большой белоснежной кровати и была вовсе не похожа на прежнюю Гизелу. Ее руки сильно истощились, и она не могла раскрыть одну ладонь. Прозрачная кислородная маска закрывала нос и приоткрытый рот и прочно сидела на подбородке. Глаза ее тоже изменились. Они стали гораздо больше и темнее, и, когда она подняла их на меня, мне почудилось, будто они прожигают дыры на моем лице.

Я крепко держалась за мамину руку, но мама высвободилась и подтолкнула меня вперед, к краю кровати. Под маской я увидела улыбку Гизелы.

Здоровой рукой она приглашала меня подойти поближе. Когда я склонилась над ней, Гизела сняла маску и прошептала:

— Как же я рада, что ты пришла, девочка моя!

Я видела, как на ее глаза навернулись слезы, но не знала, что сказать, и поэтому молчала. А Гизела просто притянула меня к себе и поцеловала. Рука на моем плече была легче перышка.

Вот, собственно, и все.

Моя мама помогла Гизеле снова надеть маску и спросила, не хочет ли она клубничного пюре. Но Гизела покачала головой, а Лукас, забравшийся на кровать с другой стороны, воскликнул:

— Завтра мы поймаем щуку, мам! Вот увидишь. Она вот така-а-я огромная!

Гизела закатила глаза и покачала головой, а Даниэль безмолвно стоял у изножья и робко улыбался.

Все это время Гизела вдыхала кислород из баллона так, что можно было подумать, будто с вокзала отправляется паровоз.

— Ладно, — сказала моя мама Даниэлю и Лукасу. — Пожелайте вашей маме спокойной ночи. А потом марш в ванную и не забудьте почистить зубы.

Она положила руку мне на плечо.

— И ты иди вместе с ними. А я еще задержусь.

Когда я обернулась на пороге, Гизела подняла руку и помахала мне, как махала раньше из окна конторы, а я, как и раньше, помахала ей в ответ.