Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина.

– За знакомство, Толик.

– Не употребляем, – по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою дальнейшую судьбу.

Работал Толик в «заповеднике» много лет, всякое повидал, но даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная, то сутки в неделю, то неделю в месяц, никакого соглашения, деньги получал в конверте солидные.

Чаще других в «заповедник» приезжал тот старый, седой с золотыми зубами. Иногда с семьей, чаще с приятелями. Собирались компании и без него, иногда с девчонками. Толик быстро научился отличать жен от девочек, последние пили и шумели, первые приказывали и упрекали, да и возраст и внешность у них были совершенно различные.

Годам к семнадцати Толик уже составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев поважнее, отличить было просто. Один говорит, другой слушает, один перебивает, другой при этом замолкает. Да и за стол садились по-особенному, кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается, выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, большое удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство.

Гости вели себя совсем иначе. Приехав, пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые, они все без исключения обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку шаркая, непрестанно кивая, хотя у них еще никто ничего не спрашивал, говорили тихо, пришептывая.

Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме африканского колонизатора (подарок золотозубого хозяина) с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца) встречал вежливым поклоном молча, зная, что такая манера хозяину нравится.

С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда, убирая посуду, Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах, ящиках, банках, коробках, свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником, однако держал в строгости.

Здесь, в «заповеднике», Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать, улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать.

Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло дорогими духами и коньяком, она годилась ему в матери, даже в бабушки, и была женой лица очень важного.

– Ты, мальчик, можешь пойти далеко, – сказала она, – только худощав больно, займись своим телом.

Толик приобрел гантели, штангу, в сарае организовал спортзал.

Через год «учительница» вновь пригласила его к себе, оглядела, довольно улыбаясь ощупала наливающиеся мышцы, сказала:

– Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.

Толик слушался, жил красиво. Степаныч перестал разговаривать с ним покровительственно, в его голосе зазвучали нотки уважительные. Несмотря на холуйский и паразитический образ жизни, Толик вырос парнем не злым, страстью к вещам и накопительству не страдал, охотно ссужал пятерки менее удачливым сверстникам. Его нельзя было назвать галантным кавалером, но девушек он никогда не обижал, прощал пьяные истерики профессионалкам, относился к ним с искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна.

Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года – немного, но уже и немало, надо как-то определяться. Газет он не читал, программу «Время» не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание, что седой и золотозубый хозяин в «заповеднике» появляться стал реже, но не придал этому значения.

Наступил май, Толик убирал дорожки парка, думая о том, что проводит здесь последний сезон, а потом…

За воротами раздался низкий автомобильный гудок, Толик бросился открывать, «Чайка» подплыла к вилле из машины вышел Степаныч.

– Все, парень. Праздники кончились, начинаются серые будни, – сказал он.

– Случилось что?

Степаныч тяжело вздохнул, оглядел Толика с ног до головы, словно впервые увидел, и, неизвестно почему, запел:

– Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Помоги мне, Толик, кое-что забрать-упаковать, да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь никогда не был, никого не видел, ничего не знаешь. Что не воровал, Толик, одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немного скопил?

– Не знаю, – искренне ответил Толик, – рублей триста, наверное.

Степаныч снова вздохнул, пошел в дом. Толик вернулся к родителям. Вечером за ужином отец долго молчал, поглядывая на сына.

– Прикрыли твою кормушку. – Он закурил. – И правильно. Да, а как у нас теперь будет?

– Да что случилось? – не выдержал Толик.

Отец махнул на него рукой.

– Москва, конечно, далеко. Но первая волна докатилась, боюсь, дальше хуже будет.

Так Толик Зинич узнал о том, что в жизни страны начались серьезные перемены.

Толик тоже изменил свою жизнь, мама помогла. Он оформился физруком в санатории. У человека с такой фигурой спрашивать документ о специальном образовании просто неприлично, его и не спросили.

В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро – заповедник не только его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил, что командуют в жизни мужчины, а правят женщины. Но определенной категорией женщин Толик управлять умел.

Через месяц работать в санатории ему уже больше нравилось, чем в заповеднике. Там, конечно, богаче, жирнее, но за забором здесь же беднее, зато простор, аудитория признание.

Когда он появлялся на спортивной площадке или пляже, многие дамы украдкой вздыхали и отворачивались от своих супругов. Мужчины, завидев Толика, втягивали животы, переставали временно дышать, выпячивали грудь напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил: не следует лезть к женщинам, которые взглядом не зовут, необходимо аккуратно держаться со спортсменами – их рельефными мышцами не обманешь, станешь «надуваться», тут же вызовут на какие-нибудь соревнования, позора не оберешься.

Толик честно работал в своем санатории, но чтобы ему особенно не досаждали, он создал определенную систему. Когда происходил очередной заезд отдыхающих, он садился в радиорубке у микрофона и начинал уговаривать вновь прибывших не увлекаться едой и врачами, посвятить весь отпущенный срок физической культуре.

На следующий день утром Толик собирал откликнувшихся энтузиастов, демонстрировал свое тело, выводил группу на пробежку и, как он выражался, легкую разминку. На третий день не только в спортзал или на площадку, но и к завтраку выходили немногие. Толик специального образования, как известно, не имел, но, занимаясь сам, давно выяснил, какие с виду легкие упражнения впоследствии вызывают у нетренированного человека сильную мышечную крепатуру.