Но Эсси не могла сдержать слез.

– О нет, зачем же ты это сделал… Но я горжусь тобой, горжусь, мой мальчик! И они все равно не отправят тебя за границу, пока тебе нет девятнадцати.

– Я сказал, мне восемнадцать с половиной, – сознался Ньют.

– Ну так пойди и поправься, скажи правду. Или я пойду. Тебе восемнадцать еще только в следующем марте. Не надо, не торопись расставаться с жизнью.

– Это моя жизнь. Соседи смотрят искоса. Встретят на улице, а на лице у них так и написано, отчего же это я еще не в форме. Тошно. Все ребята записываются. Наш полковник объезжает улицы, проверяет, кто пошел в добровольцы. Так что, думаю, и кто-то из нас должен пойти.

– Но только не для того, чтобы угодить господину полковнику. Твой отец уж не постеснялся, как на духу все ему выложил, когда тот засунул было голову в нашу кузницу. Так и сказал, что кто-то должен остаться, чтобы колесики-то крутились. Технику чинить надо? Надо. За лошадьми фермерскими присматривать надо? Надо. И это тоже работа для фронта. Полковник выскочил совершенно багровый и долго еще распалялся, но последнее-то слово за твоим отцом осталось, да.

– Я иду не затем, чтобы кому-то угодить. Или чтобы пофорсить перед девчонками – знаю, не говори. Я просто должен. Я так чувствую… Себе самому доказать, что деревенские парни покрепче других будут. Мы надежные. Если надо, можем и встать за правое дело. Не сердись на меня. Я буду тебе писать.

– Да уж, постарайтесь, молодой человек. Когда ты скажешь отцу?

Лицо Ньюта мгновенно приняло глуповатое выражение.

– Нет, не сейчас. Подожду, пока он немного остынет. Не стоит сообщать ему мои новости, пока у него молот в руке, – улыбнулся он, и Эсси тут же остро захотелось обнять его, ее первенца, ее славного глупыша! Есть в нем эта упрямая жилка, как во всех Бартли, дьяволенок просто сидит. И в Сельме тоже. А вот Фрэнк на меня больше похож, помягче он, почувствительней. И Эсси содрогнулась, внезапно осознав, что эта священная война не таясь вползла и в ее дом и только что выкрала сына.

* * *

Энгус и Гай стояли в Скиптоне на Отли-стрит у здания манежа, оценивая обстановку: очередь, гомон, хлопают двери, молодые люди заходят и выходят, девушки хихикают у ворот, поджидая своих дружочков, а те выходят к ним, широко улыбаясь и размахивая бумагами.

– Ну что, идем? Хватит тут выжидать, – потянул брата Гай. – Покончим с этим, и все. Чем скорей, тем лучше.

– Не так быстро, – усмехнулся Энгус. – Есть идея. Позабавимся немного. Я пойду первым, а ты меня подождешь.

– Зачем?

– Увидишь, – коротко обронил брат и скрылся за дверью с полукруглым сводом.

Гай огляделся, словно надеялся встретить кого-то знакомого. Да уж, достанется им от мамы, устроит бурю, нечего и сомневаться. Но ведь если сидеть дальше и ждать, то и война закончится!

Энгус вышел, загадочно улыбаясь:

– Давай, твоя очередь. Назови свои инициалы и смотри, что будет.

Гай вошел в здание и встал в конец очереди. Ему казалось, что в полосатой школьной куртке он привлекает слишком много внимания. Когда он подошел к столу, сержант удивленно посмотрел на него.

– Вы что-то забыли? Передумали? Нет уж, теперь поздно идти на попятную. Следующий! – и он перевел взгляд на юношу, стоявшего за Гаем.

– Сэр, я хочу записаться в армию, – вежливо произнес Гай.

– Ах так? Нет, приятель, ты не можешь записаться дважды. Ты у меня уже записан. Следующий!

– Это был не я.

– Послушай, я не глухой и не слепой… Не задерживай меня. Проводите этого шутника к выходу!

Подошел солдат и, придерживая Гая за плечо, вывел его на улицу. Так вот какую забаву затеял Энгус…

– Премного тебе благодарен! Меня не взяли…

– Слушай, ну разве не лучше, если на фронт уйдет только один из нас? Бедную маму и так удар хватит, – ответил Энгус.

– Не глупи! Если уж кому и оставаться дома, то тебе, а не мне, – рассердился Гай и потянул брата в здание.

Нечего тут валять дурака. Оба подошли к сержанту и встали навытяжку.

– Ах вы, проказники! Экие плуты! – расхохотался тот. – Ну ничего, армия из вас быстро дурь выколотит.

* * *

Сельма вела кружок рукоделия в младшей группе, когда церковный колокол возвестил полдень. Дети поднялись, сложили ладошки и тихонько про себя помолились. Скоро обед, надо проследить, чтобы никто случайно не капнул на вязанье или не схватился за него перемазанными пальчиками. Все стараются вязать рукавицы для солдат. Некоторые девчушки уже настоящие мастерицы, ловко заткнули вязальные спицы за пояс платья. А вот мальчуганы ковыряются совсем неуклюже, хотя и сопят так старательно, как только умеют восьмилетние ребятишки.

Осеннее солнце прорезалось сквозь высокое школьное окно, по верху скругленное аркой, в лучах его пляшут пылинки и частички мела. В классе тишина, слышится только пощелкивание спиц и иногда постукивание башмаков о деревянный пол. Барбаре Финч снова стало плохо, и ее отправили домой, но легкий запах рвоты все равно еще пробивается из-под присыпанного опилками пятна. Вот донесся запашок чьих-то несвежих носочков… Но мысли ее вдруг унеслись далеко-далеко, скользнули по опущенному на колени вязанью и устремились в другой такой же солнечный день, когда они гуляли с Гаем…

Сколько же воскресений они встречаются тайком? Всю неделю она торопит минуты, чтобы дожить до того мгновения, когда она минует железную калитку и выберется на петляющую по скалистому холму секретную тропку, по которой никто из соседей не совершает воскресный променад и не возвращается из школы. Сердце колотится, и наконец она видит Гая – он появляется на тропинке впереди нее словно по волшебству, и она может ненасытно поедать его глазами – длинные стройные ноги, бедра, покачивающиеся при ходьбе. А потом она нагоняет его, он смотрит на нее с высоты своего роста, склонив голову, словно впервые узрел ее, улыбается самыми синими в мире глазами, протягивает ей руку и с такой теплотой и нежностью сжимает ее пальцы, что у нее кружится голова. В эти драгоценные часы весь мир словно переставал существовать для них, они полностью растворялись друг в друге. Как всякие влюбленные, они держались за руки, но всегда поглядывали, не идет ли кто. А когда приходило время возвращаться к деревне и расходиться по разным тропинкам, расцепляли пальцы… Иногда Гай привязывал Джемайму неподалеку, и они по очереди катались верхом, взбирались на дальнюю гряду, с которой как на ладони открывалась вся долина.

В прошлый раз Гай долго сидел, молча глядя куда-то поверх холмов. Он только что узнал, что один из его школьных приятелей был убит на боевых учениях. Его имя станет первым в списке жителей Шарлэнда, павших в бою, но далеко не последним. Оба они чувствовали, что эта война меняет жизнь навсегда, и Сельма сжималась от страха, понимая, что они еще только в начале пути. Они сидели под огромной нависшей скалой – чудак-валуном, как называл его Гай.