Как и предсказывал Гарнет, они были щедры с Люком. Он слишком был далеко от поля действий, чтоб чувствовать угрызения совести. Элла и Эрнст, так сказать, головой ручались за Люка. Запирать ничего не считали нужным, когда в доме Люк. И были правы. Они понятия не имели, как Люк процветает.

— Люк, у меня есть друг, художник Харли Рид, а его спутница жизни — очаровательная Крис Донован. Они устраивают званый ужин. Мы там будем. Не пожертвуешь ли своим вечером, чтоб помочь за столом?

— Возможно, — сказал Люк. — Надеюсь, я буду свободен.

Элла сделала вывод, что он, конечно, не откажется от этой работы. Он никогда не отказывался.

Вот только эти часы, эти страшно дорогие часы их заставили призадуматься, хоть думали они оба неправильно, тотчас дружно придя к заключению, что Люк получил эти многотысячные часы в оплату сексуальных услуг.

Хелен Сьюзи писала своей подруге, дочке Брайана Сьюзи:

Дорогая Перл!

Брайан, конечно, тебе уже расписал про то, как нас ограбили. Сама понимаешь, он дико расстроился, даже чересчур расстроился, по моему скромному мнению. Знаю, и ты ведь предупреждала, он принадлежит к другому поколению, они все помешаны на своем барахле. С собой же его не возьмешь. Перл, иногда мне кажется, я с ума схожу. Он говорит, что его изнасиловали, как он, собственно, это себе представляет? Вообще-то, в сложном психологическом смысле, он хочет, чтоб его изнасиловали, говорят, все мы хотим!!! Кажется, я понимаю твою маму, когда она была за ним замужем. Но это тоже ведь другое поколение. Конечно, мне и самой жалко наших вещей, и они же на все кругом помочились. Но со стенами все равно что-то надо было делать. И обивка на этих креслах меня не устраивала. Оказывается, целая шайка шурует в окрестностях Лондона, какой-то в Далидже дом, большой дом в Уэмбли. Хозяев не было дома, но они ранили слугу, до сих пор в больнице лежит. Полиция говорит, это та же самая шайка, которая к нам заявлялась. Там знают, наверно. Мы были в постели. Нас могли убить. Они, кажется, вообще пронюхивают, кто когда идет в гости или в театр. Кстати, очень важная вещь, Брайан тебе, конечно, расскажет — они оставили на стене картину Фрэнсиса Бэкона, дико ценную. Он теперь висит на телефоне, хочет возместить наши потери и прочее, поэтому я тебе не звонила. По моему скромному мнению, нам бы не мешало еще потратиться, чтоб прийти в себя, скажем, съездить в Венецию. Брайан говорит, в Венецию — почему бы нет, так что я, может, его дожму. Нам предстоит пару раз выходить в люди, так что нас не будет дома. Он завел сигнализацию по углам, она электронно мигает, везде, кроме спальни. Я на нее наступаю ногой. Представляешь?

А что с тем мальчиком, которого ты тогда подцепила на поэтическом вечере? В Лондон уехал? Не объявлялся? Значит, до Рождества никак не выберешься? Тут столько всего творится, куда там ООН. Купи мне в «Саксе», если там еще есть, баночку «Реннета», формула двадцать три. Оплати моей кредиткой. Скорей бы уж ты приехала. Беатрис, первая леди Сьюзи, еще до твоей мамы, весьма официально позвонила насчет этого грабежа, узнав о нем из газет, и учила меня жить. Весь фарфор и так далее, оказывается, ее собственность. Я сказала, что немного поздновато все это обсуждать и лучше ей написать Брайану или его адвокату. Пусть удавится с этим своим фарфором. Не стану я говорить Брайану, что она звонила. Зачем его еще больше расстраивать?

Тысячи поцелуев. Пиши.

Хелен.

Лондонская сквозная улочка, недалеко от собора Святого Панкрата отбегающая от Грейс-инн-роуд, в два часа пополудни была не слишком оживленна. Трехэтажное строение девятнадцатого века в себе ютило скромный англиканский монастырь Богоматери Доброй Надежды. По этой улочке, короткой и узкой, ездить не разрешалось. Обычные пешеходы были здесь адвокаты и клерки, срезавшие путь. Маргарет Мерчи, явясь, тем не менее, на мопеде, поставила его на мостовой и нажала кнопку звонка. Ей было назначено собеседование как будущей послушнице. Один священник епископальной церкви в Шотландии похлопотал за нее.

Вскоре после убийства бабушки в Колтонском доме престарелых Маргарет как-то примолкла, и еще она исхудала и побледнела. Шум улегся, тетушки Маргарет хапнули свою добычу и смылись, отец мог спокойно распоряжаться наследством. Но Маргарет ни под каким видом не желала прикасаться к деньгам. Она довела это до общего сведения. Семью и знакомых поражало ее поведение. Молчаливость Маргарет, ее бледный, унылый вид глубоко тронули и сослуживцев по мастерской керамики в Глазго. Теперь выяснялось, что все ей соболезнуют. Даже сестры, каждая на свой лад, выражали сочувствие к ее мукам и сожалели о том зле, какое все вокруг наносили ей своими тайными подозрениями. Только один Дэн Мерчи, очарованный и ошеломленный дочерью, против воли гадал, что она такое затеяла, в общем, сам себе в этом не отдавая отчета.

«Я всегда говорила, — писала Флора в письме к матери, — что одно с другим абсолютно не связано. Сама теперь видишь — Маргарет никакого отношения не имела к тому несчастному случаю. Но я должна закругляться, скоро в постель, пора принимать ванну». Юнис писала: «Такое облегчение для нас с Питером, что этот скандал в конце концов свелся на нет. Это могло ужасно на мне отразиться в моем положении. Бедную Маргарет так подолгу теребили в полиции, и так часто. И вот теперь, ты говоришь, она выглядит больной. Ничего удивительного. Нам с Питером тоже пришлось хлебнуть».

На звонок Маргарет открыла монахиня, молодая женщина в бледно-сером платье модной длины и в сером с белым монашеском покрывале.

— Мне назначено, — сказала Маргарет, — к сестре Строг.

— Она вас ожидает. Если это ваш мопед, пожалуйста, введите его во двор. Одну минуту, я только возьму ключ.

Входная дверь была снова тщательно заперта, монахиня скрылась, но через несколько секунд опять показалась с большим ключом, и была отперта боковая дверь. Маргарет ввела мопед во двор, совершенно пустой, если не считать шестиместного пикапа.

— Сюда, пожалуйста, мисс Мерфи, — сказала монахиня.

— Мерчи, — поправила Маргарет.

— Ах, простите, мне послышалось Мерфи. Вот сюда.

Маргарет приходилось слышать, что в монастырях пахнет воском. Заметив, что перила и ступени сияют, она заключила, что мускусный запах, разлитый в воздухе, запах воска и есть. На самом деле пахло аэрозолью, что нисколько не умаляло, конечно, здешнего строгого монастырского духа. Веревочный мат заменял ковровую дорожку на лестнице. Маргарет ввели в тесную гостиную, где были: мышино-серые пластиковые стулья, круглый стол с кружевной салфеточкой, на которой стояла ваза с розами из цветного стекла, и бюро, где теснились картонные папки с разлохмаченными бумагами, толстая телефонная книга Лондона и черный телефон. На двух окнах висели нехитрые нейлоновые занавески и по бокам грубые зелено-бурые шторы.

Маргарет как можно живописней устроилась в кресле, склонив голову набок и одну руку покоя на его спинке. Вошла немолодая женщина в таком же сером коротеньком платьице и под веющим покрывалом. Она пыхтела так, будто страдала одышкой.