— Эй! Верусик! — повторила Лиза и слегка обняла подругу за открытые плечи.

— Да, у меня есть Николя! — прозвучала запоздалая фраза. — Только вот пока даже не знаю, когда состоится помолвка… Он так занят…

* * *

До экспедиции оставалось пять дней, когда Вере Арзамасцевой позвонил Павел Кондратьев:

— Верочка, мне нужно срочно увидеть тебя!

— Что-то случилось?

— Нет, все очень хорошо! И даже отлично!

Павел встретил ее возле Женского педагогического института. Здесь Вера вместе с другими молодыми одаренными преподавательницами, тоже выпускницами вуза, занималась подготовкой большого праздника — десятилетия со дня его образования. Вот ведь как летит время: кажется, только вчера пятнадцатилетняя барышня рыдала, раскрывая своему единственному молчаливому слушателю — дневнику — самые страшные тайны… И с ней ли было все это? А теперь вот… И где-то он еще завалялся — с потертыми, чуть пожелтевшими страницами, но в той же самой, очень яркой розовой обложке, которой, видимо, не страшно время.

Странные воспоминания лезли в голову. Видимо, вот так всегда: когда встречаешься с теми, кто напоминает о событиях десятилетней давности, именно они и заполонят сердце. Эх, отмотать бы немного пленки, да подрисовать новые кадры…

— Верочка! Ау! Ты меня слышишь?

Павел почти вплотную подошел к ней и даже слегка дотронулся до плеча.

— А-а-а…. Ты?

Она произнесла еще что-то невнятное, так что было непонятно, удивление или разочарование овладели ею.

— Верочка!

— Да здесь я, здесь! — и словно в подтверждение своего присутствия, задорно тряхнула головой, так что каштановые локоны, выбившиеся из-под шляпки, задели его теплую ладонь. — Я просто задумалась…

Июньский ветерок играл ее локонами, а те извивались, словно не хотели подчиняться мужской силе. Наконец, его уверенные пальцы подцепили волнистую прядь волос да так и замерли со своей добычей.

— Вера! То, что я сейчас скажу — очень важно! — начал Павел. — Просто… Вижу, ты меня не слушаешь… Можешь не так понять…

— Не слушаю? Я все прекрасно слышу… — проговорила она с какой-то странной, блуждающей улыбкой, больше похожей на усмешку.

— Хорошо… хорошо… — Павел замолчал, но продолжал держать в руке ее каштановые пряди волос. — Ты знаешь о том, что скоро уеду в экспедицию, причем, надолго… Так вот, Верочка, я о нашей предстоящей свадьбе…

— Подожди, Павел! Ты еще не сделал мне предложение…

— Да? — теперь немного смутился он, и на мужественном лице самоуверенного человека появилась растерянность. — Ну, если не сделал… Делаю сейчас! Ты выйдешь за меня замуж?

— Павел, так нельзя! — начала было она. — Всему свое время…

— Как раз о времени! Его у меня нет! Через неделю уезжаю…

— Нет, Павел, подожди! — пыталась она остановить его какой-то совершенно мальчишеский азарт. — Ты ведь не навсегда уезжаешь? Да и нельзя так быстро решать!

— Можно, Вера, можно! Если свою жизнь хочешь поделить на две части: до тебя и с тобой! А я очень хочу многое забыть из того, что было как раз до тебя… Что скажешь?

Вера молчала. Но ее мысли судорожно бегали, словно в лабиринте, в поисках выхода. И Павел не стал настаивать на конкретном ответе.

Они молча перешли через Малую Посадскую, затем свернули на Малую Дворянскую и ступили на набережную Императора Петра Великого. Там, правее, ближе к Кронверкскому проливу, и стоял Троицкий мост. Тот самый… И Вере так захотелось спросить о Полине! Но как? Мол, у тебя же была невеста… Но разве он сам говорил об этом? Нет… Это она так думала…

Слегка повернув голову вправо, Вера словно пыталась разглядеть там, на мосту, неведомые знаки. Но их не было… Разве только какой-то оголтелый извозчик так дернул вожжи, что лошади едва не встали на дыбы и громко заржали.

* * *

Вечером Вера открыла сборник Давида Бурлюка «Пощечина общественному вкусу». Ей несказанно повезло: эту книжицу она купила почти сразу после того, как та вышла в свет и вот уже почти год гордится тем, что имеет столь бесценное сокровище.

В голове перемешались ассоциации: белые брюки Николя, как белая радость, залитая красным вином, мерцающие среди бинтов рубины Полины, ведь именно так сказала о ее глазах Лиза Карамод, и назвала ее вообще «потерявшей свое лицо»… А у Давида Давидовича еще и полуночные лики с красными флагами… И тут она вспомнила о новой картине «Роза на кинжале» какого-то Бирюгина, которую она все же решилась повесить… Вера неслышно прошла в восточных мягких туфлях в спальню и замерла перед полотном. В разбросанных по холсту кубах проглядывал алый цветок, на котором застыли капельки росы, нет, скорее, крови… Явно, от кинжала…

На последнем заседании Русского антропологического общества с Арбениным случился конфуз. Впрочем, ничего катастрофического не произошло, но Николай Петрович вышел из аудитории с камнем на сердце.

Как обычно, профессор геологии Иностранцев открыл заседание и приветствовал собравшихся.

— Подготовка к экспедиции завершена, — отметил он, — назначен руководитель в лице Павла Ильича Кондратьева… Так что нет нужды много глагольствовать на эту тему. Но вот хотелось бы обратить внимание на некоторые детали…

Его цепкий взгляд заскользил по лицам и… остановился на Арбенине:

— Вот вы, Николай Петрович, ссылались на личную занятость. Не поэтому ли последнее время очень напряжены или вот как сейчас — рассеянны? А уверены ли в том, что столь частая смена настроения не помешает в экспедиции? Может быть, пока не поздно, лучше вообще отказаться от участия? Чтобы не подводить коллег… Мало ли что может случиться в дороге…

Арбенин вздрогнул. Как? Он, опытный специалист по физической географии и ландшафтному планированию, стал уже… «деталью»? И это после того, как проделал немыслимую подготовку к поездке, собрал внушительный материал по теме? Да как профессор Иностранцев может сомневаться в его профессиональной пригодности?

— Я чувствую себя отлично! — уверенно ответил он на каверзный вопрос. — Позвольте заверить уважаемых членов общества, что буду использовать в экспедиции весь свой потенциал…

— Хорошо-хорошо, — приостановил его профессор. — Я не о профессиональных качествах… Просто показалось, что чувствуете себя неважно…

Арбенин бросил взгляд на Кондратьева. Уж не того ли это рук дело? Может, какую-то информацию выпустил на волю о нем? А если и надуманную? Ведь в глазах Иностранцева читалось, что он знает нечто такое…