Один из лучших моих людей. Я нетерпеливо забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Ховард, где тебя черти носят?!

– Босс, это грандиозно!!!

О чем это Арии? Я встал, чтобы посмотреть. Несколько холстов были сложены друг на друга, и Су указывал на те, что лежали в самом низу. Он сходил с ума по живописи и кино. У него были записи всех фильмов, созданные начиная с 1980 года, и огромная коллекция живописи всех времен.

У Арни были причины восхищаться картинами Ховарда. Прентис – превосходный живописец, возможно, даже великий. У него есть много обычных абстракционистских полотен, но на самом деле Ховард, сколько я его знаю, всегда был неореалистом. Взять хотя бы холсты, которые висят в его лаборатории. Они столь же просты и непретенциозны, сколь мастерски исполнены. Пейзажи, портреты, интерьеры… Но нигде в реальном мире вы не увидите этих мест. Лица на портретах лишены выражения и напоминают снимки в уголовном деле: фас, три четверти, профиль. Не все, изображенные на этих портретах, – люди. Все полотна строго одного размера. Год за годом я расспрашивал о них Ховарда, но он всегда отвечал в той манере, с помощью которой художники показывают, что вас разделяет пропасть. Думаю, он не хотел позволить нам увидеть то, что видел сам.

Арнольд окликнул меня, чтобы показать три пейзажа, которые только что обнаружил.

Он расположил их в ряд, и получилась панорама – обычно их составляют из фотоснимков. Это было едва ли не самое потрясающее, что я видел у Прентиса.

Пока я разглядывал картины, свет в комнате стал чуть более тусклым. На картинах была ночь. Серп луны освещал глубокую долину, а может быть, это было горное ущелье. Наш наблюдательный пункт находился где-то на середине склона. Поблизости виднелись чахлые кусты и вулканический шлак. Ниже, почти на дне долины возвышался замок или крепость, величественное черное строение, лунный свет очерчивал его контуры. Огромное, мощное – но что-то указывало на то, что оно пришло в запустение и разрушалось. Это был лишь остов, который медленно разлагался, превращался в прах. Замок окружали поля пурпурных цветов, их лепестки тускло мерцали в лучах луны. Может быть, люминесцентная краска? Но цветы не были красивы: даже на таком расстоянии они казались пористыми, словно состояли из гнили, из которой росли.

Я снова перевел взгляд на окружающий пейзаж. Это было самое жуткое из всего, что я видел у Прентиса. И при этом в нем было что-то знакомое. У меня даже возникло ощущение, что я уже видел это, причем среди работ того же Ховарда – хотя обычно его пейзажи вызывали скорее не страх, а благоговейный трепет. Картина не производила бы столь сильного впечатления, будь она написана на одном холсте.

Затем в дальнем конце стеллажа я заметил устройство для считывания рисунков. Мы используем такие устройства для того, чтобы загружать изображения напрямую в логические схемы компьютера. Это весьма дорогостоящая процедура: она означает, что множество вычислительных схем компьютера будут задействованы всерьез и надолго. Обычно проще загружать информацию о рисунке с кассеты, но иногда мы хотим, чтобы компьютер мог работать с картинкой напрямую и обращаться к ней непрерывно – скажем, для того, чтобы внести изменения в перспективу. Вот тогда и приходится пользоваться считывающими устройствами.

Ужасная догадка начала складываться у меня в сознании. Я взял одну из картин и положил на гладкую стеклянную панель на крышке устройства. Размеры совпадали идеально. Так вот почему все холсты словно вырезаны по шаблону!

Забыв про Су, я потянулся и вытащил с одной из полок под скамьей тяжелый ноутбук. Я должен докопаться до истины. Теперь этот человек на подозрении, и я должен найти какое-то разумное объяснение его поступкам.

Ноутбук служит для изучения рабочих движений. Мы используем такие, когда надо программировать на компьютере схему изменения пространственного вращения, например, во всевозможных сложных механизмах. Компьютер должен знать местонахождение каждого винтика в любой момент, чтобы предсказать технические характеристики и обнаружить неисправности. Надпись на экране гласила: «Том XIX – техника изображения рук». Я пробежал глазами текст. Тысячи грубых набросков, показывающих человека в разных позах. Рядом с каждым наброском цифры, которые указывают, какое движение следует за этим. Том XIX?! Ничего себе! Значит, Прентису пришлось завести отдельный электронный блокнот для выражения лица… по одному для каждого класса движений! Его проект – в чем бы он ни заключался – был просто грандиозным. Такое Ховард должен был планировать не один год. Судя по тому, что я только что обнаружил, семидесяти часов на 4D5 будет маловато… Да, все верно. Прентис и есть та самая крыса, что крадет у своих. Но зачем? Что он делает с украденным компьютерным временем?

За дверью послышались шаги.

Арнольд посмотрел на картину, которая так очаровала его, и тепло произнес:

– О, Ховард!

– Приветствую, – Прентис положил портфель на стеллаж и снял жакет, потом обернулся, посмотрел на меня.

– Вообще-то, это мой рабочий кабинет, – мягко заметил он.

Я не поддался. В таком состоянии уже не до любезностей.

– Прентис, тебе придется кое-что объяснить, – я жестом указал на картины и считывающее устройство. – Кто-то ворует компьютерное время, и я думаю, что это ты.

Прентис бросил взгляд на Су.

– Решили наконец-то устроить перекрестную проверку – верно, Арнольд? Ладно. Я знаю, что больше года не протяну. И знаю, за что бьюсь.

Судя по виду Арни, для него это оказалось полной неожиданностью. Целый год Прентису удавалось скрывать подлог, а сейчас он спокойно во всем признался.

– Ну да, – я фыркнул. – Что такое четыре миллиона Долларов для «Ройс Инкорпорейтед»?

– Как думаешь, что это такое? – он не стал дожидаться ответа. – Я получил это буквально только что.

Прентис полез в свой портфель и вытащил ТВ-картридж.

– Нас с Мойрой всегда приводил в ужас тот факт, что в некоторых видах искусства художнику-одиночке делать нечего. Взять ту же киноиндустрию. Большинство фильмов обходятся в миллионы долларов, для съемок задействуют сотни людей – актеров, режиссеров, операторов…

За разговором он прогонял пленку через многочисленные головки считывающего устройства. Наверно, вы думаете, что он хочет показать нам что-то из домашнего видео. Вот язва! Но я не стал его останавливать. В конце концов, он меня заинтриговал. Ради чего ему было губить свою карьеру?

– Как бы то ни было, – продолжал Прентис, – вернемся в 1957 год. Тогда я понял, каким образом человек может в одиночку создавать фильмы. С тех пор для нас с Мойрой это стало главной целью в жизни. Поначалу мы и представить себе не могли, какая эта адская работа и какими мощными должны стать компьютеры, чтобы помочь нам сделать то, чего мы хотим. Но я получил диплом, и мы ухватились за эту возможность, – он заправил ленту в приемный картридж и щелчком загнал его на место. – С помощью 4D5 мы смогли экранизировать один из величайших романов двадцатого века.