Тогда я пишу Кэти, чтобы узнать, как прошло прослушивание. Все закончилось несколько часов назад, но из-за того, как я разговаривала с ней утром, дочка не торопиться сообщать новости. Отправив смс, засовываю телефон в карман.

Вернувшись в офис, я застаю Грэхема за тем, что он роется в верхнем ящике моего стола. Когда открывается дверь, босс резко выпрямляется. Его шею заливает безобразный пунцовый румянец, но не от смущения, а от досады на то, что его поймали с поличным.

– Вы что-то ищете?

В верхнем ящике лишь конверты, ручки и пачка резинок. Копался ли Грэхем в остальных? В среднем лежат старые записные книжки, аккуратно разложенные по датам на случай, если мне понадобится что-то найти. А вот в нижнем – кавардак: пара кроссовок еще с тех времен, когда я думала попытаться делать перед поездом пробежки до реки; колготки; косметика; «Тампакс». Очень хочется велеть Грэхему убрать руки от моих личных вещей, но я знаю, что он ответит: это его бизнес, его стол и его ящики. Будь Грэхем Хэллоу домовладельцем, он бы инспектировал своих съемщиков безо всяких предварительных звонков.

– Ключи от Доходного дома. Их нет на месте.

Я подхожу к металлическому шкафчику, который висит на стене в коридорчике, рядом с картотекой. Доходный дом – это офисное здание внутри огромного комплекса, который называется «Городская биржа». Проверяю крючок под буквой «Г» и тут же нахожу ключи.

– Я думала, биржу ведет Ронан?

Ронан – последний в длинной череде младших агентов. Агенты исключительно мужчины – Грэхем не верит, что женщины способны вести переговоры, – и так похожи, словно носят один на всех костюм и просто передают его новенькому после увольнения. Надолго они не задерживаются, хорошие сбегают так же быстро, как никудышные.

Либо не услышав, либо проигнорировав мой вопрос, Грэхем забирает ключи и напоминает, что скоро приедут новые съемщики из Черчилль-Плейс, чтобы подписать договор аренды. Затем он уходит под звон дверного колокольчика. Грэхем не доверяет Ронану, вот в чем проблема. Он не доверяет никому из нас, а поэтому постоянно уходит из офиса – в котором ему следовало бы находиться, – всех проверяет и всем мешает.

На станции «Кэннон-стрит» полно мужчин в деловых костюмах. Я пробираюсь сквозь толпу почти до самого туннеля – в первом вагоне всегда меньше людей, а когда мы доберемся до «Уайтчепел», двери откроются прямо перед выходом.

В поезде я подбираю сегодняшний номер «Лондон Газетт», брошенный на грязном выступе позади моего сиденья. Сразу раскрываю последнюю страницу и нахожу объявление с недействительным номером телефона: 0809 4 733 968. На сегодняшней фотографии темноволосая женщина, в нижней части снимка виден намек на пышную грудь, широкая улыбка открывает ровные белые зубы. На шее у женщины тонкая цепочка с маленьким серебряным крестиком.

Знает ли она о своей фотографии среди объявлений?

От констебля Свифт ничего не слышно, и я уговариваю себя, что это молчание скорее обнадеживает, чем пугает. Если бы нашлись причины для беспокойства, она сразу позвонила бы. Как врач, который спешит сообщить о тревожных результатах анализов. А отсутствие новостей – это ведь хорошая новость, да? Все-таки Саймон прав: в газете была не моя фотография.

На «Уайтчепел» я делаю пересадку, чтобы надземкой добраться до «Кристал Пэлас». Позади меня раздаются шаги. Обычное дело – в метро повсюду слышатся шаги, звук отражается от стен, усиливается и множится, пока не начинает казаться, что это идут, бегут, топают ногами десятки людей.

Но я не могу избавиться от ощущения, что это совсем другие шаги.

Что кто-то идет за мной.

Однажды меня уже преследовали. Мне тогда было восемнадцать, я была на первых месяцах беременности и шла из магазина домой. Грядущее материнство сделало меня сверхосторожной. На каждом углу чудилась опасность: о трещину на тротуаре можно запнуться; велосипедист наверняка врежется. Я чувствовала такую ответственность за жизнь, которая росла внутри меня, что даже дорогу не могла переходить, не думая о том, что подвергаю риску своего малыша.

И вот я отправилась за молоком, убедив мать Мэтта, что мне нужно размяться. Хотелось немного отблагодарить ее за радушие. Уже стемнело, и по пути домой я почувствовала, что за мной кто-то идет. Не было ни шагов, ни других намеков на чье-то присутствие, лишь уверенность: за спиной кто-то есть. И, что гораздо страшнее, этот человек старается вести себя как можно тише.

Теперь я чувствую ту же уверенность.

А тогда не знала, что делать. Перешла на другую сторону улицы – преследователь тоже перешел. Тут я и услышала его шаги – он догонял меня, больше не стараясь оставаться незамеченным. Я обернулась и увидела парня немногим старше Мэтта. В толстовке с капюшоном. Его руки прятались в карманах, а нижнюю половину лица скрывал шарф.

Путь к дому можно было срезать по узкой улочке позади зданий, больше похожей на проулок. «Так получится быстрее», – решила я. Не могла мыслить ясно, просто хотела оказаться дома, в безопасности.

Свернув за угол, я бросилась бежать, а парень кинулся следом. Я бросила сумку, пластиковая крышка молочного пакета лопнула, мостовую залили белые брызги. Через несколько секунд я тоже упала, ударилась коленями и прикрыла ладонью живот.

Все закончилось очень быстро. Парень склонился надо мной, грубо обшарил карманы, вытащил кошелек и убежал. А я осталась сидеть на земле.

Шаги приближаются.

Я иду все быстрее. Едва сдерживаюсь, чтобы не побежать. Походка получается настолько неестественной, что я с трудом удерживаю равновесие, а мою сумку швыряет из стороны в сторону.

Чуть впереди виднеется компания девушек, я пытаюсь догнать их. Ведь вместе безопаснее. Они дурачатся, бегают, прыгают, смеются, но не пугают меня. Не то что шаги за спиной. Громкие, тяжелые, приближающиеся.

– Эй! – раздается голос.

Мужской. Грубый и резкий. Я прижимаю сумку к груди, чтобы ее не открыли, а затем впадаю в панику: если кто-то ее схватит, то следом потащит и меня. В голове вертятся слова, которые постоянно твержу своим детям: «Лучше пусть тебя ограбят, чем ранят. Сдавайся без боя. Никакие вещи не стоят твоего здоровья».

Шаги звучат все быстрее и ближе. Мужчина бежит.

Я тоже, но из-за паники становлюсь неуклюжей, подворачиваю лодыжку и почти падаю. За спиной раздается все тот же голос, он что-то кричит, но кровь так сильно стучит в ушах, что я не различаю слова. Слышу лишь звук чужих шагов и собственное дыхание, которое с шумом вырывается из легких.

Лодыжка болит. Не могу бежать, поэтому и не пытаюсь.

Я сдаюсь. Оборачиваюсь.

Он совсем молодой, лет девятнадцати-двадцати. Белый, в мешковатых джинсах, в кроссовках, которые барабанят по бетонному полу.

«Я отдам мобильный – ему же это нужно. И наличные. У меня есть наличные?»

Пытаюсь перебросить ремень сумки через голову, но он цепляется за капюшон. Парень совсем рядом. Ухмыляется, словно наслаждаясь моим страхом, моей дрожью и тем, что я не могу выпутаться из собственной сумки. Крепко зажмуриваюсь. «Давай. Просто сделай то, что задумал».