Я почти не преувеличиваю. И естественно, пытаюсь тормозить. Мариэтт еще не купила и четвертой части тех вещей, о которых она мечтает. Но газовое отопление — некая компания продавала его, конечно, «за бесценок», брала лишь стоимость установки — уже освободило Мариэтт от угля. Что касается всякой хозяйственной аппаратуры, то наиболее необходимое у нее есть. И еще кое-что: сушилка для волос, вафельница, тостер, сбивалка. И не кажется ли мне, что ей нужен телевизор, хотя я счел необходимым повременить с его покупкой, так как ежемесячные выплаты уже вдвое превысили ренту, полученную Мариэтт в приданое и обеспечивающую ей душевное спокойствие.

— Вы слишком уж торопитесь! — твердит Тио.

Но мадам Гимарш была в таком восторге, что ее доченька сама перекрасила ванную комнату.

— Просто трудолюбивый муравей! — восхищалась она.

Итак, в стрекозе скрывался муравей. Доходы Гимаршей от торговли значительно превышали мои скромные заработки: они могли тратить много денег на всякого рода технические новинки или приятный летний отдых. Их дочки воспитывались, как они утверждают, «без претензий». Однако у дочек сложились свои привычки. Меня несколько беспокоит, что по брачному контракту у нас совместное владение имуществом (правда, это ограничивается лишь приобретениями, сделанными в браке). Я доволен, что настоял на одном пункте — за мной привилегия управлять имуществом. А то ведь у Гимаршей сама супруга ведает кассой, и муж без ее разрешения не может взять даже тысячу франков. Габриэль также сама выдает Эрику карманные деньги, предварительно проверив, сколько он ей принес домой в конверте. И Мариэтт, видно, надеялась, что я ей полностью передоверю денежные дела.

— А ты не хочешь, чтоб я всем этим занялась? — сразу же предложила она мне. — Тебе будет спокойней работать.

Спокойней, но под опекой. К счастью, мое положение адвоката подсказало мне необходимую реплику:

— Я просто не представляю себе, как мои клиенты будут бегать за тобой каждый раз, когда им понадобится уплатить мне гонорар.

Это моя заповедная зона. В дальнейшем я сделал вид, что не понимаю намеков мадам Гимарш на «современный принцип равноценности подписи». Потом посмотрим. Я хотел бы быть потверже в денежных делах, которые считаю не подлежащими женской власти, хотя бы ради того, чтобы не страдало самолюбие кормильца семьи. Каждому свое: состояние — мужу, звонкая монета — жене, то, что моя мать называла «договор водоема с краном» и добавляла со значением:

— Водоем опустеет, если кран подтекает.

Кран начал подтекать. Первые месяцы Мариэтт «не могла свести концы с концами». Я ей добавил еще пять кредиток, снова концы не сошлись. А моя мать довольствовалась меньшей суммой. Я попросил маму разобраться, в чем же дело. Сначала она отказалась:

— Это слишком щекотливый вопрос.

Но как-то, воспользовавшись отсутствием Мариэтт, мама осмотрела нашу кухню. Корзинка с великолепными яблоками, бифштексы из вырезки, виноград, купленный зимой (стало быть, тепличный), изобилие банок гусиного рагу с белой фасолью и других консервов, куча брошенных в мусорное ведро остатков встревожили ее гораздо больше, чем богатейший набор всякой домашней утвари, приобретенной Мариэтт. Поскольку я не обнаружил во всем этом большого греха, мама строго осудила и меня:

— Так, значит, вы оба считаете, что консервы стоят дешевле и что самое дорогое обязательно самое лучшее?

Мама удалилась, ничего больше не сказав. Я подозреваю, что она заходила на улицу Лис, чтоб повлиять на некоторые дела поделикатней — это ей свойственно. К нам заметно зачастила мадам Гимарш и особенно рассудительная Габриэль, которая умела разрешать самые сложные проблемы. Начались какие-то тайные сборища и совместные закупки на рынке. Мариэтт мне не говорила ни о чем. Но время от времени, хотя расходы несколько уменьшились, она все же вздыхала:

— Кстати, дорогой, не мог бы ты подбросить мне еще десять тысяч франков…

Отвратительные мысли мучили меня тогда. Я думал, какая же у меня была легкая жизнь прежде, когда я был холост. Порой мне даже казалось, что содержать женщину в своем доме куда дороже, чем на стороне. И все-таки я выдал Мариэтт еще пять тысяч франков.

— Извини меня, больше не могу.

Конечно, она мечтала получить больше, но удовольствовалась и этим. Результаты оказались малоутешительными. Кое-как свели концы с концами. Говядина сменилась кониной. Вместо салата-латук покупали более дешевую зелень. Исчезло жаркое, его место заняло рагу. И все время слышался шелест добрых советов. Нас ежедневно посещали Гимарши.

На этот раз виноват я. Я вернулся из суда, Мариэтт встретила меня, как обычно. По крайней мере, внешне так выглядело: нам не всегда хватает чуткости разгадать выражение лица. К тому же самолюбие мое было уязвлено: мне только что сделал резкое замечание старшина адвокатского сословия за нарушение, в котором я, в сущности, совсем не был повинен.

— Все в порядке, дорогой?

— Все в порядке.

Все было отнюдь не в порядке. Но мне казалось унизительным жаловаться жене на то, что произошло в суде. И я совсем забыл спросить у нее о результатах ее посещения лаборатории Перру, куда она должна была пойти днем. Я ушел в свой кабинет, чтобы поразмыслить о том, что произошло в суде. Я вел дело по поручению суда — стало быть, бесплатно, но мать моего подзащитного прислала мне чек, которого я не просил и даже не собирался получать по нему деньги, а оставил у себя, чтоб вернуть его этой женщине: она предупредила, что зайдет ко мне, — разве можно было меня в этом упрекать всерьез? Мысли мои все еще были заняты этой историей, и за обедом я едва обратил внимание на торжественный выход Мариэтт, которая приближалась ко мне, держа на вытянутых руках вместо суповой миски огромное серебряное блюдо, обычно предназначавшееся для самых важных гостей. При ее реплике я поднял голову:

— Адвокат-стажер!

Когда я в унынии, то и других привожу в уныние. Мариэтт смотрела на меня с какой-то радостью, все значение которой я не уловил. Мне показалось это просто шутливой выходкой. Ведь Мариэтт обожала всякие выдумки и самые необычные рецепты, хотя ее кулинарные таланты проявились совсем недавно: пирог из моркови с шоколадом, телячий огузок а ла король Рене, «бешеные» макароны (необычность чаще была в названии, чем в самом блюде). А я служил подопытным кроликом и храбро ел ее изобретения. Даже в тех случаях, когда кушанье оказывалось липкой, спекшейся, жесткой, как цемент, массой. Я все прощал, мне хотелось подбодрить ее. И вот я протянул руку и положил себе на тарелку что-то зеленое, разрезанное пополам, а затем опять сложенное вместе. Открыл. Внутри нашел яйцо «в мешочек», вставленное в авокадо вместо его косточки, а сам этот плод показался мне твердым, как капустная кочерыжка. И вилка, которую я не мог воткнуть в него, это подтвердила. И тогда болван, обруганный начальством, отругал свою кухарку:

— Но послушай же! Ты уже угощала нас этими штуками с начинкой из креветок, но тогда они были перезрелыми. А этот овощ созреет не раньше чем через десять лет. Разве ты не знаешь, что авокадо так же трудно выбрать, как и дыню? И все-таки…