Экономист и автор колонки в газете «New York Times» Пол Кругман начинает свою статью «Совесть Либерала» («The Conscience of a Liberal») с личного размышления об особенностях «выращивания» в Америке среднего класса с двухпартийной политической системой, сформированной в свое время в рамках Нового курса[28] правительством Рузвельта. Как большинство людей того поколения, он рос, полагая, что сильный средний класс, поддержку которому оказывает двухпартийная политическая система, – это и есть сама Америка. Только когда структура Нового курса развалилась, он начал осознавать всю правду.

Американская история развивалась по двум большим траекториям или дугам: экономическая дуга тянется от ярко выраженного неравенства до относительного равенства, а политическая дуга – от раскола на диаметрально противоположные сферы власти до системы двухпартийности и обратно. Эти две дуги идут параллельно друг другу: золотой век экономического равенства примерно соответствовал золотому веку политической двухпартийности [16].

Эти дуги, по определению Кругмана, являются результатом преднамеренной политической деятельности. Средний класс появился в течение нескольких лет за счет законодательной деятельности Нового курса, в рамках которого была организована программа социального обеспечения и союзы поддержки, внедрена весьма прогрессивная система налогообложения дохода и имущества, повышен минимальный уровень заработной платы. Все эти мероприятия служили сокращению верхнего (богатого) класса и уменьшению разрыва в доходах между экономическими классами.

В течение определенного периода на соответствующем уровне эти законодательные рамки поддерживались новой социальной системой. Однако, в конечном счете, все изменилось в результате намеренных действий Союза руководителей корпораций, религиозных фундаменталистов, либертарианцев, выступающих против налогов, и милитаристов-неоконсерваторов. Они начали мобилизацию в 1970-х годах и организовали политическое поглощение в течение 1980-х под революционными флагами Рейгана.

Уолл-стрит, заинтересованная в данных процессах, оказывала финансовую поддержку революционерам и в значительной степени управляла текущими операциями. Религиозные фундаменталисты предоставили свои голоса взамен пустых слов в пользу социальных программ об аборте, планировании семьи и однополом браке со стороны консерваторов. Либертарианцы обеспечили идеологическую основу. Неоконсерваторы разработали оправдательную платформу относительно превышения расходов на военные нужды, за счет чего возросла прибыль в сфере военной промышленности и был обеспечен доступ крупных корпораций к ресурсам и рынкам. Союз провозгласил культурные и расовые расслоения диверсией, в то время как финансовые круги протолкнули свою программу понижения статуса Нового курса и восстановления значения власти элиты, а также передачу ей привилегий «золотого века».

Говоря о том, что рыночные силы не создавали средний класс и не будут восстанавливать его, Кругман приводит веские доводы. Восстановление возможно только посредством политических выступлений и мощного политического движения.

Конечно, сбрасывание со счетов достижений политики Нового курса Рузвельта было центральным пунктом программы коалиции правых экстремистов. Как минимум, были предприняты огромные усилия со стороны Уолл-стрит и их контролируемого источника финансирования – Федеральной Резервной системы и Министерства финансов США, – чтобы реструктурировать американскую экономику, назвав данный процесс модернизацией. Их цель состояла в том, чтобы сделать финансы доминирующим и самым выгодным сектором экономики, – и результаты были потрясающими.

На 1950 год, пожалуй, пришелся пик глобальной власти США, производство составляло 29,3 процента от американского валового внутреннего продукта и 10,9 процента от финансовых операций. К 2005 году производство составляло только 12 процентов от ВВП, от финансовых операций – 20,4 процента. В 2008 году финансовые операции составляли самый крупный сектор экономики в США, крупнее, чем производство, медицина и оптово-розничная торговля [17]. На обслуживание финансовых операций тратилось больше, чем на обустройство нашей жизни. Нам продавали товары, сделанные в Китае. Мы превратили свои средства к существованию в торговлю ценными бумагами – точнее, в торговлю цифрами, закодированными в компьютерных файлах.

Программа действий по претворению в жизнь данного превращения включала в себя: устранение ограничений на обладание долговыми акциями, показатели потребительского интереса и порядка кредитования, формирование огромных финансовых конгломератов, которые свели в одно целое банковское дело, страхование, ценные бумаги и интересы недвижимого имущества в плотную сеть инсайдерских сделок. В то же время требования финансовой отчетности были смягчены. Такая программа действий расчистила путь к безумству субстандартного ипотечного кредитования, которое привело к крушению кредитного рынка, описанному в главе 4.

Если в начале 1990-х годов можно было отметить всего пару хедж-фондов – крупных игроков, работающих на самом лезвии спекулятивного безумства, то к середине 2007 года их количество уже приближалось к цифре 10 тысяч, и к этому времени под их контролем находилось финансовых активов более чем на 1,8 триллиона долларов.

«Это настоящие пираты, только цифрового мира, едва ли более сдержанные, чем их предшественники из XVII столетия, – пишет политический комментатор Кевин Филлипс, – они занимались арбитражными операциями, скупая все что только можно, включая самые глубоко запрятанные финансовые запасы, выигрывая на перепродажах больше, чем могли бы заработать управляющие казино, воспользовавшись услугами вооруженных бандитов и форой благоприятной игры» [18].