кандалами, а ребра переломаны. Еда плохая, да и мало ее. Весь дохлый скот, всю падаль из округи привозят сюда для нас. Мука пополам с землей. Сами посмотрите… Нам варят землю вместо мамалыги!.. Скажите и вы, братцы!

Он остановился и повернулся к своим. Толпа забурлила. Заключенные кричали, вопили, орали, судорожно потрясая кулаками. Лишь отдельные выкрики изредка пробивались, подобно грому, сквозь гул голосов:

— Он нас убивает, господин префект… крадет наши деньги с книжек… Сжальтесь над нами!.. Вырвите нас из когтей этого начальника!.. Нет больше сил… Он нас убивает, господин префект!

Потом наступило затишье. Власти ничего не предпринимали. С тех пор прошло две недели. Начальник — по весьма веским причинам — не появлялся в замке. Надзиратели боялись проводить утреннюю и вечернюю перекличку. Паек, разумеется, выдавали полностью. Тем не менее атмосфера оставалась напряженной, и все чувствовали, что мнимый покой чреват бурей.

Так обстояли дела в ночь, когда, измученный бесконечными мыслями и бессонницей, растянувшись на рогоже, Кассиан, в то время как его товарищи храпели, обдумывал план серьезного, решающего выступления, которое было назначено на следующий день.

II

На другой день была хорошая погода. Начальник тюрьмы стоял у окна, выходившего во двор, и с беспокойством следил за каждым движением заключенных. Он видел, как они перетаскивают из мастерских в камеры все инструменты, как собираются группами и о чем-то совещаются. Кассиан непрерывно сновал между ними. Они напоминали детей, весело затевающих какую-то крупную шалость. Никому из посторонних не удалось узнать, что задумали арестанты, и никто не мог пробраться к ним и остановить их. Известно было только, что они хотят схватить начальника или писаря. Но последние уже месяц как не переступали порога помещений, где находились заключенные.

К вечеру арестанты перенесли столы на площадку и там, впервые за все время, поели не спеша и раньше обычного, а после обеда дружно затянули гайдуцкую песню, да так, что загудела вся долина. Затем они перетащили столы в камеры. Тюрьма находилась в большом двухэтажном здании. Внизу были четыре больших камеры, а наверху три камеры и лазарет. В коридоре арестанты стали совещаться, как им лучше разместиться в камерах.

Медленно и грустно опускалось солнце.

Прозвучал отбой, и все шумно разошлись. Когда стража совершала вечерний обход, чтобы запереть камеры, заключенные находились на местах. Надзиратель, в сопровождении дежурного сержанта, сделал перекличку. Все были налицо. Массивные двери заперли снаружи. Солдаты получили пароль и отправились на посты. В безбрежном невозмутимом море мрака, точно маяки, мерцали звезды, и лишь изредка звонкие, протяжные оклики часовых нарушали глубокое молчание ночи:

— Кто идет?.. Кто идет?.. Обход… Стой!..

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Солнце уже взошло. Начальник в волнении ждал надзирателя, ушедшего отпирать камеры, чтобы узнать от него, что творится в тюрьме.

Сверху прибежал бледный солдат.

— Здравье желаю, господин начальник, заключенные из седьмой камеры заперли с собой надзирателя Тоадира и не хотят его выпускать.

Все окаменели. Офицер в сопровождении нескольких солдат направился в замок. Но что он мог сделать?

Заключенные договорились обо всем еще накануне. План Кассиана удался на славу. Утром Тоадир сперва отпер нижние камеры, затем поднялся по лестнице. С ним было восемь солдат. Он отворил дверь седьмой камеры. Там его встретили зачинщики бунта. Надзиратель переступил порог и хотел было сделать перекличку, как вдруг заключенные, неслышно следовавшие за ним по лестнице, навалились на него сзади и втолкнули в камеру.

— Не оставляйте меня, братцы, убьют они меня! — заголосил несчастный Тоадир, чуть живой от страха. Солдаты попытались выручить его. Заключенные по-дружески обняли их за плечи и тихонько выставили за дверь. Капрал принялся кричать на них. Кассиан погладил его по погону:

— Угомонитесь, мы ничего не имеем против вас. Занимайтесь своими делами и не беспокойтесь за Тоадира, ничего плохого мы ему не сделаем.

Заключенные из верхних камер заперлись изнутри и не выходили. Они придвинули длинные доски от столов одним концом к двери, а другим к противоположной стене и забаррикадировались в камерах. Там их было больше двухсот человек. Остальные остались снаружи и решили до поры до времени вести себя спокойно и смирно.

Во все концы страны полетели телеграммы. На следующий день к обеду прибыл из Ясс генеральный прокурор, через несколько часов — префект и прокурор из Васлуя, затем — майор, еще три офицера и рота солдат. Забили в колокол. В нижнем этаже заключенные спокойно вошли в камеры. Представители власти направились в тюрьму. В дверях камер имеются окошки, сквозь которые надзиратели и ночью наблюдают за заключенными. Прокурор спросил их, почему они забаррикадировались и что собираются делать с надзирателем.

Кассиан дерзко ответил, что это их дело и что они не отопрут, пока не приедет сам министр выслушать их жалобу и восстановить справедливость. Им надоели обследования и проделки прокуроров, которые берут взятки и обнимаются с этим разбойником, начальником тюрьмы.

Власти были вынуждены отступить, сопровождаемые дикими, свирепыми криками не знающих страха и одичавших людей.

Часов в девять вечера из Бухареста приехал главный начальник тюрем, приземистый бородач, смуглый, с живым энергичным взглядом. Ему доложили обо всем происходящем.

— Знаю я Кассиана. Всего можно ожидать, если он здесь. Нужно немедленно пойти к ним. Я умею разговаривать с их братом. Главное, не дать им опомниться, чтобы и пикнуть не успели… Прикажите часовым пропустить нас без окликов, чтобы они не успели подготовиться… Надо застать их врасплох.

Они пробирались в ночной тишине, охваченные странным волнением. Тихонько поднялись по лестницам спящей тюрьмы и остановились у камеры номер семь. Главный начальник сунул голову в окошко и увидел в глубине камеры двух заключенных, стоящих на страже у изголовья надзирателя.

— Где Кассиан? — нарушил тишину раскатистый голос старшего начальника. — Кассиан!

— Что тебе надо? — грубо откликнулся тот, притворяясь, будто только проснулся.

— Уж больно ты обнаглел, Кассиан, встань и подойди поближе, поговорим с тобой. Ты ведь знаешь, со мной не очень-то разойдешься…

Кассиан подошел к окошку, выставив перед собой Тоадира, как щит. Надзиратель был бледен и имел вид человека, обреченного на смерть. Он еле держался на ногах, голова его как-то безвольно качалась на плечах, руки тяжело свисали вдоль туловища, от слабости и страха он не мог связать и двух слов, губы у него дрожали, а смиренный и жалобный взгляд глубоко запавших маленьких глаз молил о помощи.

— Что вам сделал этот человек, за что вы его так мучаете? И зачем вы заперлись? Дурака валяете… Что