– То, что вы рассказали, Ирина Генриховна, действительно может представлять определенный интерес для оперативной разработки, естественно, при условии, что рассказ Алевтины Толчевой о раскаянии мужа и о его стремлении вернуться в дом – чистая правда, а не стремление выдать желаемое за действительное.

– Все, что касается Алевтины... – попыталась было заступиться за подругу Ирина Генриховна, однако Голованов остановил ее движением руки:

– Это еще не все. Главное, пожалуй, то, что нам придется начинать практически с нуля, тогда как муровские опера и следователь прибыли на свежачка. Тут тебе и место преступления с незатоптанными следами, и кровь, и оба трупа, и ружье, и ствол, а мы... В роли бедных родственников? Ни актов экспертизы, ни протокола осмотра места происшествия... к тому же и мастерская опечатана. И получается как в той сказке: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.

Ирина Генриховна вскинулась было опять, однако Голованов вновь остановил ее движением руки:

– Мы, конечно, возьмемся за работу, но согласитесь, что накопать что-либо серьезное в подобной ситуации практически невозможно. К тому же это противодействие явно заинтересованной прокуратуры...

И он покосился на Агеева, как бы ожидая подтверждения своих слов. Агеев согласно кивнул.

– Так вы позволите, в конце концов, и мне слово сказать? – не выдержала Ирина Генриховна.

– Для того мы здесь и собрались, – хмыкнул немногословный Макс. – Излагайте!

– Спасибо, дорогой, – оценила его юмор Ирина Генриховна, пытаясь сразу же взять быка за рога. – Во-первых, что касается слов Алевтины относительно раскаявшегося Толчева. Я довольно хорошо знала Юру, и было бы странно, если бы он не раскаялся в том, что бросил ради этой сучки своих детей, не говоря уж о жене, которую действительно любил.

– Любить-то любил, а сам... – хмыкнул было Агеев, однако Ирина Генриховна остановила его красноречивый всплеск властным движением руки:

– Дискуссия потом, а сейчас ответы на поставленные вопросы. – Заметила, как по лицу Голованова скользнула легкая улыбка, и уже чуть тише сказала: – Это что касается сомнений Толчевой в том, что Юра мог стрелять в Марию, которая уже не была для него тетрадью с чистыми страницами, как не мог и покончить с собой. И главная наша задача – распутать именно этот узел. Теперь дальше.

Она облизнула язычком пересыхающие от волнения губы, наполнила бокал минералкой.

– Теперь дальше. По просьбе Алевтины следователь передал ей ключ от мастерской Толчева, чтобы она могла взять оттуда кое-что из вещей мужа. Все вещи Марии, которые посчитали нужным взять ее родители, также переданы им. Так что мы сможем в любое время провести повторный осмотр места происшествия.

Она отпила пару глотков исходящей пузырьками воды, поставила бокал на стол.

– Это во-вторых. Теперь в-третьих. Яковлев пообещал, что все наработки по этому делу переданы нам под мою личную ответственность. Естественно, для того чтобы мы не топтались на месте, начиная с нуля, чего более всего опасается наш дорогой Всеволод Михайлович.

Замолчала и покосилась на переглянувшихся мужиков. М-да, хватка у этой элегантно-красивой дамочки была жесткая, пожалуй, даже пожестче, чем у Турецкого.

– Да мне вроде не привыкать и с гольного нуля начинать, – пожал плечами Голованов, в адрес которого была запущена последняя шпилька. – Однако то, что вы сейчас рассказали, существенно меняет дело, и мы готовы приступить к работе.

– За что неплохо было бы и выпить, – вставил свое слово бородатый Макс.

– Спасибо. Спасибо вам всем, – улыбнулась Ирина Генриховна, однако Агеев, которому поручено было разливать водку и следить за рюмкой гостьи, которая неожиданно для мужиков превращалась в полноправную хозяйку «Глории», не очень-то поспешал с разливом оставшейся в бутылке водки.

– У меня еще один вопрос, и, как мне кажется, далеко не праздный.

Ирина Генриховна повернулась лицом к Агееву, невзрачная внешность которого как-то не вязалась с образом спецназовца ГРУ, который вместе с Головановым отпахал в свое время почти все горячие точки планеты и о котором ходили легенды, что он обладает не только недюжинной силой, но и столь же удивительной способностью уложить в постель любую красавицу. В агентстве он почти всегда работал в паре с Головановым, выполняя при этом самую черную работу и прикрывая тылы своего бывшего командира.

– Так вот, – продолжил Агеев, – если мы действительно беремся за эту работу, то хотелось бы побольше узнать о погибших.

Видимо решив пощадить дружеские чувства жены Турецкого, он не сказал «убитой» и «убийцы», а произнес нейтральное – «погибших». И Ирина Генриховна это оценила.

– То есть Толчева и его молодой жены. И если мне лично уже более-менее понятен сам Толчев как человек, то эта журналисточка... – Он, видимо, решил подыграть красивой, сидевшей за их столом женщине и снова попал в десятку: – Мне, как и всем остальным, думаю...

– Вопрос понятен, – попытался было остановить поток агеевского красноречия Голованов, однако это явно не понравилось молчавшему до этого Максу. Он запустил в свою бороду пятерню и с недовольным видом покосился на Голованова.

– А мне почему-то кажется, что он не совсем понятен и требует определенного пояснения. Образ жизни, привычки, характер и психомоторика – обо всем этом наша уважаемая Ирина Генриховна может и не знать, однако тот факт, что дочь столь знатного родителя, как Дзюба, почти на птичьих правах оказалась в Москве и ради своей журналистской карьеры даже замуж вышла за перестарка, которого никогда не любила и над которым впоследствии просто издевалась, – вот это тот самый вопрос, на который и я бы хотел получить развернутый ответ.

Он ткнул вилкой в кусочек тушеного мяса, однако не донес его до рта.

– И еще одно. Где до женитьбы с Толчевым кантовалась убитая? Снимала комнатенку в Чехове, где она работала в газетенке, или все-таки ее папаня прикупил ей квартиру в Москве?

Замолчал, и все, как один, уставились на Ирину Генриховну.

– Квартиры у нее не было, снимала, как вы изволили выразиться, комнатенку в Чехове, об этом мне рассказала жена Юрия Толчева, а вот что касается всего остального... Я и сама сразу же задалась этим вопросом и могу рассказать только то, что слышала от Яковлева.

Она отпила еще глоток минералки, тыльной стороной ладони промокнула губы.

– Отец Марии, Павел Богданович Дзюба, действительно известный на Ставрополье человек, входит в число тамошних олигархов и мог бы без особого труда и напряга не только приобрести элитную квартиру в Москве, но и похлопотать за дочь относительно достойного места в пристойной столичной газете. Однако у них в семье получился полный раздрыг и, как говорится, нашла коса на камень. Властный папочка желал видеть свою дочурку кем угодно – врачом, адвокатом или, на худший случай, актрисой, но только не журналистом, которые, видимо, в свое время попортили ему немало кровушки. А она стояла на своем: буду журналистом, и только журналистом. Короче говоря, в доме крик, и она, видимо без отцовской протекции, поступает в Кубанский университет, довольно успешно заканчивает его и, догадываясь, что в своем родном Ставрополье ей ходу, как журналисту, не будет, перебирается в Московскую область, надеясь, судя по всему, в скором времени зацепиться за Москву.