— Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!

Дрон решился: надо забрать Женьку, остановить. Он, не опуская автомата, сделал несколько шагов вперед, пристально всмотрелся в лица… Лица?!

Человекообразные существа были братьями вчерашнего зверя, частью его мира — шелушащиеся, покрытые пятнами и струпьями, с гноящимися щелками глаз. Руки переднего, сжимающие незнакомой конструкции ружье, до ужаса напоминали клешни.

Женьку совсем занесло. Он нелепо взмахнул руками — и передний мутант выстрелил. Дрон затаился, не дыша. Женька упал набок. Похоже, местные не ожидали от товарища такой прыти — на секунду воцарилась тишина, уроды не двигались. Потом застонал Женька. Пока все глазели на него, Дрон кинулся вбок, в лесную чащу. Он бежал, не разбирая дороги, не замечая, что ревет, бежал, нелепо вскидывая ноги.

На тропинке за его спиной Клешня навис над странным лунарем, направив на него ствол.

— Че он? — спросил Сопливый.

— Хрен знает… Стремный… Чистый, бля. Эй, Мокруха, пошерсти, что у него в мешке?

Мокруха послушно полез в рюкзак. Вынул банку консервов, растерянно покрутил в руках. Порылся еще, нашарил фонарик, спички.

— Лунарский шмот, — авторитетно заявил Сопливый.

— Ни хрена не лунарский! — Дед Вано, признанный спец по лунарям, отобрал у Мокрухи фонарик. — Нет у лунарей такого шмота! Эй, задохлик, говори, откуда ты?

Женька открыл глаза. Все плыло, кружилось, ну и рожи у местных, что они от него хотят, мама, прости, ой, больно, мама, товарищ офицер, я из взвода…

— Какая еще часть? — не понял Клешня. — Ну-ка, Мокруха, разберись, что он там лопочет!

Мокруха наступил на искалеченную руку Женьки, Женька зашелся криком.

Этот вопль и звуки выстрелов настигли Дрона. Дрон втянул голову в плечи и, не оглядываясь, побежал дальше. У него не хватало дыхания и очень кружилась голова.

— Бесполезно, — Клешня плюнул на труп. — Надо найти второго. Шмот заберем, а второго сдадим баронам.

Дрона поймали к вечеру.

* * *

Леон держит меня за руку чуть выше локтя. Больно. Терплю. Спотыкаясь, иду следом. Молчим. Наконец останавливаемся. Сейчас что-то будет!

— Что за дело? — перевожу стрелки, чтобы он успокоился.

Ни фига не подействовало.

— Зачем ты притащила это дерьмо в бункер?

За полтора года я научилась мало-мальски его чувствовать. Сейчас он взбешен. Эх, говорила же моя задница!

— Это непростой человек…

— Что-то за последнее время стало много «непростых человеков»!

— Хорошо, тогда как ты объяснишь… его существование? Его машину? Его книги? Одежду?

Вроде успокоился.

— Пока никак. Но я тебя просил, предупреждал: не свети бункер. Мое положение зыбкое, вдруг завтра надо будет залечь?

— Он же не опасен! Да он вороне голову не скрутит!

— Ладно. Представь: возвращаешься ты домой, а в твоей постели — сифилитичка.

— Леон, да пойми же ты: у меня выхода не было! Куда бы я его машину дела?

Усмехается. Достает портсигар. Понты, блин! И сигаретки покруче моих будут. Бумага тонкая, почти прозрачная.

— На твоем месте другой бы…

Не даю ему договорить:

— Знаю, знаю!

Протягивает сигарету. Закуриваю и продолжаю с замирающим сердцем:

— Что с ним теперь?

Говорю и понимаю, что от его решения зависит если не вся моя жизнь, то ее огромный, самый важный кусок. И если он поступит «как другой бы», я не знаю, что сделаю. Не знаю, на чьей стороне буду. И не знаю, кто из них более «свой». Леон… Мне будет его не хватать, но он не пропадет без меня. Вадим…

— Идем, я кое-кого тебе покажу.

…Вадим. Существо из другого мира. Парень из Поднебесной. Человек, который не боится помочь незнакомому. Просто так помочь. И не потребовать платы. Что он сейчас обо мне думает? Черт! И еще раз черт! Отблагодарила, блин! Подставила. Привела цацками увешанного, понадеялась на Леона, подумала, что поймет, поможет… С какой стати?

— Что с ним будет?

Оборачивается, выплевывает окурок, растирает ботинком и говорит на ходу:

— Сандра… Взрослая ведь девочка. Это для тебя важно?

Молчу. Пять граммов золота. Фантастическая машина… Лакомый ведь кусок. Почему сразу не подумала? Забыла, что здесь совсем не как у лунарей… у элиты. А если бы не Леон, кормить бы мне червей своим гуманизмом.

Идем быстро. Дыхание сбивается.

— Ты говорил… не бросать своих. Он помог просто… так, понимаешь? Просто так!

— И сразу свой?

Вижу его затылок. Смоляные волосы собраны в хвост. Волосок к волоску. Наверное, он сейчас улыбается. Ненавижу его улыбку! Молчит. Издевается? Меняю тему.

— Что за дело?

— Такой ты мне нравишься больше.

Сволочь. Ненавижу. И преклоняюсь. Иногда кажется, что он железный, поэтому боюсь: железному легко заржаветь.

— Сама увидишь. Возможно, твой… хмырек нам и пригодится.

Перевожу дыхание. Если «пригодится», значит, будет жить. Хотя… зачем Леону его убивать?

Два этажа. Первый — цокольный, второй типа жилой. Внизу — сырые, холодные даже летом клетушки. Наверху — каморки тюремщиков, мало уступающие камерам. Третий, четвертый и пятый этажи снесены на фиг. Сотни раз была здесь, но не привыкла. Только вижу чертов дом, сразу чувства возвращаются. Снова я валяюсь связанная, и жизнь висит на волоске. И снова Леон, но теперь по эту сторону стены.

Идем по протоптанной тропе, справа и слева — поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов — опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.

Надрываются два лохматых пса, бросаются на нас, хрипят, когда ошейник передавливает горло. И снова разгоняются.

На лай высовывается Руся с автоматом наперевес. Его седобородого напарника, моего бывшего тюремщика, хлопнули два месяца назад. Второго дежурного не знаю. Видать, новенький. Что толку с ними знакомиться — они каждый месяц разные.

Руся вытягивается в струнку, пожимает руку Леона. Безумно хочется дать ему подсрачник. Щерит беззубый рот. Отворачиваюсь. Любит он с дерьмом панибратствовать. И его любят. Но продадут при первом удобном случае. Твари.

— Что нового? — интересуется Леон.

— Так же, — махает рукой Руся, подмигивает. — Он ненормальный… а если лунарь? Они ж нас…

— Веди, пусть Кудряшка глянет.

— Они ж нас с говном смешают! Мы ж его по-тихому, чтоб следов не было. Точно блаженный. Теперь только валить, если он своим пожалуется…