— Хватит с тебя пока.

Хозяин попытался что-то сказать, но я не стал ничего слушать и вышел во двор. Тела разбойников куда-то увезли. У дилижанса топтался одинокий стражник, куда больше вверенного имущества его занимала суета у почтовой станции. Служащие там меняли лошадей и сортировали мешки с корреспонденцией, а румяный почтмейстер взимал с пассажиров кареты казенный сбор.

«И что стоило дождаться почтовой кареты?» — вновь мысленно посетовал я и направился к выходу. Хорхе Кован нагнал и зашагал рядом легкой походкой привычного к долгим пешим переходам странника, а вот меня так и пошатывало.

Усталость давила на плечи вполне ощутимым грузом, и осознание собственной слабости отравляло душу почище самого сильного яда. В кого только превратился? Жалкое зрелище…

Я досадливо сплюнул и поплелся дальше, стараясь не выказывать встречным, как непросто идти прямо и не наваливаться при этом на слугу.

Мы миновали выросшее у городских стен скопище ветхих хибар, даже не пытаясь обходить выплеснутые на дорогу помои и нечистоты и не обращая внимания на заливистый лай цепных псов. На одном из перекрестков прямо под ноги выскочил поросенок, и Хорхе от души наподдал ему сапогом под зад.

Картину довершила виселица перед въездом в Стожьен; на той болталась троица изрядно поклеванных вороньем покойников. Оставалось только порадоваться холодам, иначе от зловония мне в нынешнем состоянии точно сделалось бы нехорошо.

У ворот топтались два продрогших стражника в одинаковых серых плащах с нашивками бело-красных цветов; остальные служивые, как видно, отогревались в караулке. Старший уставился на Хорхе с недобрым прищуром, но затем перевел взгляд на меня и цепляться не стал. То ли капрал таможенников успел поделиться новостями, то ли интуиция сработала. Наблюдательный человек на работе вроде этой очень быстро учится разбираться в человеческих типажах и понимать, с кем стоит связываться, а кого лучше лишний раз не задевать.

Ссыпав монеты городского сбора в опечатанный железный ящик, мы беспрепятственно прошли за стену. Улица была широкой, но крыши домов нависали над дорогой. И без того пасмурный день сделался еще мрачнее.

Сапоги отчаянно скользили на льду замерзших луж и на застывшей грязи; несколько раз лишь поддержка Хорхе помогала устоять на ногах. К счастью, блуждать и выспрашивать дорогу не пришлось: вскоре улица привела нас прямиком на городскую площадь, посреди которой тянулся к небу храм с семиконечной звездой на шпиле.

— Подожду вас здесь, магистр, — предупредил Хорхе, загнать которого в церковь было задачей воистину непосильной.

Не помогали ни душеспасительные беседы, ни посулы повысить жалованье, не срабатывали даже прямые угрозы жалованье, наоборот, урезать. Решительно, некоторые люди слишком упрямы, чтобы прислушаться к гласу рассудка.

Я досадливо отмахнулся от слуги, миновал шеренгу попрошаек и шагнул в открытую дверь. Шла служба, и хоть проповедник не кричал и даже особо не повышал голос, прекрасная акустика позволяла разобрать его слова даже в самых отдаленных уголках помещения.

— В этот день многие годы назад пророк отправился нести слово истины в Ренмель. Пастырь наш прекрасно осознавал опасность, исходящую от имперских книжников и ловчих, но вера его была несокрушима…

На праздничной службе яблоку было негде упасть, пробраться к центру получилось, лишь изрядно поработав локтями. Горожане зло шипели вслед, но тут же умолкали, одернутые соседями.

Нельзя сквернословить в святой праздник! И уж точно не стоит делать этого в церкви, даже если тебе отдавили ногу. Возлюби ближнего своего и прости ему недостойное поведение, о да…

Чем ближе я подбирался к центру помещения, тем явственней ощущалась искрящаяся святость здешнего эфира. Мало-помалу энергетика храма стала прогонять усталость и прояснять сознание, но этого было… Нет, не мало. Всего лишь недостаточно.

Я запрокинул голову и начал проговаривать молитву, полностью открывшись при этом незримой стихии. И результат не заставил себя ждать. Накатила безмятежность, все невзгоды и беды остались где-то далеко-далеко. Голоса превратились в неразборчивый гул, по телу начало растекаться тепло. И никакого больше амбре надушенных горожан, кругом один только запах свечного воска и ладана.

Хорошо! Будто заново родился! Потрепанное утренним ритуалом эфирное тело окончательно восстановилось, тело наполнила бодрость. И ангелы на куполе ожили, обрели объем, закружились вокруг. Если есть счастье, это именно оно…

Из молитвенного транса вырвал неосторожный толчок в плечо. Я вздрогнул, огляделся по сторонам и обнаружил, что служба подходит к концу и осененные небесным эфиром прихожане понемногу расходятся. Стоило бы причаститься и мне, но перед тем требовалось посетить исповедь, а о некоторых вещах я боялся даже вспоминать; рассказать же о них чужому человеку, пусть даже и священнику, было попросту немыслимо, а умолчать — непозволительно. Возможно, когда-нибудь в другой раз…

Я наскоро прочитал молитву о прощении греха смертоубийства, окинул напоследок быстрым взглядом фрески и статуи, печально вздохнул и поспешил к выходу. Проповедь? На этот счет я нисколько не переживал, поскольку едва ли местный священник мог поведать мне хоть что-то новое о последнем странствии пророка. Да и так ли важна дорога в Ренмель по сравнению с последующими событиями? Идет ли обращение в истинную веру нескольких провинциальных селений хоть в какое-то сравнение с судилищем в языческих чертогах справедливости, семидневным противостоянием имперским книжникам и последовавшим за тем Воссиянием? Бренная плоть не смогла вместить дарованную Вседержителем силу, и дух пророка вознесся на небеса, а его святость навсегда изменила наш мир, превратив чертоги справедливости в Сияющие Чертоги. Такими они и остаются уже на протяжении семисот семидесяти четырех лет. Такими и будут оставаться впредь. Всегда.

Я вспомнил неизгладимые впечатления от первого посещения святого места, и по спине пробежали мурашки, а душа преисполнилась печали. Хотелось бы мне все вернуть назад… Пустое! Что сделано, того не исправить.

Осенив себя святым символом, я покинул церковь и отошел в сторону от людского потока. Хорхе Кован тут же оказался рядом; нисколько не удивленный вновь обретенной мной бодростью он сообщил:

— На соседней улице есть неплохая корчма, если желаете перекусить…

Мысли о еде больше не вызывали тошноту, но я лишь поднял руку, призывая слугу к молчанию. Застучал колокол часовой башни, над крышами взметнулась в воздух стая голубей.

— Двенадцать… — задумчиво пробормотал я, достал из подсумка потрепанную книжицу, пошелестел страницами. — Сначала займемся делами. Узнай, как пройти на площадь Семи Лучей…

Нужный дом, стиснутый с обеих сторон соседними строениями, отыскался в тенистом переулке по соседству с площадью. Я никогда раньше его не посещал, но символика Вселенской комиссии по этике на воротах говорила сам за себя. Заложенная кинжалом книга с вписанным в семиконечную звезду оком на обложке — тут не ошибешься.