Ирамун считался старшим среди скульпторов, но недавно был назначен еще главный надзиратель, который не имел ни малейшего представления об их работе, но мотался, как злой дух, по строительной площадке, чтобы смотреть за людьми и понукать их.

Ирамун отложил рыбью кожу в сторону и отступил назад, чтобы посмотреть на матовое величественное лицо богини издалека. Тут к нему сзади тихонько подошел худой, с ястребиным лицом главный надсмотрщик и закричал:

— Не слишком ли долго ты любуешься на свое творение, ленивая тварь? Я тебе не помешал спать? — и, подняв палку, которую он постоянно носил с собой, ударил ею Ирамуна по голове. — Я научу тебя работать быстрее, жалкая жратва крокодила!

Удары посыпались на спину и плечи совершенно удивленного, почти парализованного Ирамуна.

Но прежде чем старый мастер успел что-то понять, к ним прыгнул Пиай. Выхватив у надсмотрщика палку, юноша начал бить худого надсмотрщика по лицу так жестоко, что оба помощника схватили его за руки.

Весь в крови главный надсмотрщик отполз в сторону, затем с трудом поднялся и заковылял от скульпторов, громко ругаясь.

Ирамун пощупал шишку на голове, и лицо его болезненно искривилось.

— Спасибо, сынок, спас. Но я боюсь, что будут последствия. Люди такого сорта мстительны и не успокаиваются до тех пор, пока не посчитают, что справедливость восстановлена в их пользу. — Ирамун повернулся к обоим помощникам. — Вы ведь оба видели, что главный надсмотрщик в своем безумном гневе был готов забить меня до смерти, в то время как мой сын действовал по крайней необходимости, чтобы спасти мне жизнь?

Оба парня согласно кивнули:

— Все так и было, почтенный мастер, мы все точно видели.

— Попробуем тогда его переиграть, — решил Пиай, — и тотчас донесем на главного надсмотрщика за попытку убийства. Обратимся к главному жрецу Мери.

Ирамун кивнул в знак согласия:

— Попробуем его опередить.

Здоровье фараона Сети быстро ухудшалось. Он переносил только совсем легкие кушанья, да и после них его часто рвало. Врачи безуспешно боролись с учащавшимися приступами боли и наконец пришли к мнению, что неизвестный злой демон вселился в тело Благого Бога.

В четвертом месяце Ахет фараон планировал принять участие в празднествах Озириса в Абидосе и одновременно посмотреть, как продвигается строительство храма.

Однако из-за его телесной слабости путешествие все отодвигалось, пока наконец не стало понятно, что Сети не сможет туда поехать уже никогда.

Рамзес, которого измученный недугом Сети велел позвать к себе, присел на кровать отца.

Фараон виновато улыбнулся:

— Я сегодня просто не могу встать. Может быть, я окрепну, если полежу несколько дней… Но давай перейдем к делу. Ты ведь знаешь, я с большой охотой бы порадовался тому, как продвигается строительство моего большого храма в Абидосе, но, похоже, что вскоре мне предстоит путешествие на юг уже в качестве Озириса.

Рамзес отрицательно покачал головой и хотел прервать отца, но тот взял его за руку.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, но я чувствую, Анубис уже стоит перед дверями и ждет своего часа, поэтому я желаю только, чтобы ты предпринял путешествие один, не как фараон и с большой свитой, а быстро и без излишней пышности, потому что я не хотел бы, чтобы о твоем путешествии узнали преждевременно. В последние месяцы из Абидоса приходят вести, которые мне не нравятся. Ты знаешь эти донесения чиновников! Они пишут, что строительные работы продвигаются со скоростью ветра и храм уже почти готов, а между строк я читаю, что почти ничего еще не готово, что всего не хватает, что рабочие ленивы, художники медлительны, а скульпторов слишком мало. Я хотел бы, чтобы ты сам все увидел и оценил, поэтому твой визит должен быть неожиданным.

Рамзес выехал немедленно. По мере того как отец все слабел, молодой наследник чувствовал, что его жизненные силы все возрастают, как будто угасающая жизненная энергия Сети переходила к сыну.

Рамзес от всего сердца любил отца и почитал его. Между ними никогда не возникало серьезной ссоры. Рамзес всегда беспрекословно следовал приказам фараона, однако, когда ему казалось необходимым, он высказывал свои сомнения, которые отец серьезно рассматривал и очень часто принимал во внимание. Но, несмотря на глубокое почтение к отцу, Рамзес был твердо убежден в том, что сделает все лучше и что его власть принесет новый блеск стране Кеми. В голове молодого человека уже роились планы, которые он хотел воплотить, когда будет царствовать один, и в которые не посвящал никого, кроме Нефертари. Царская супруга постоянно была рядом с ним.

Двухлетнюю принцессу Мерит, их первенца, передали няньке, когда вошел Рамзес. Нефертари находилась на позднем сроке беременности и неловко подошла к стулу, на который осторожно уселась.

Рамзес рассмеялся:

— Ты начинаешь все больше походить на Деба, небесного гуся, который снес большое яйцо мира, но я все же надеюсь, что ты принесешь не яйцо, а наследника.

Нефертари притворилась обиженной:

— Твои сравнения почетны, но безвкусны. Если я сейчас и напоминаю гуся, то виноват в этом ты. Не сама же я довела себя до этого состояния!

Рамзес поцеловал маленькую Мерит и отослал ее вместе с нянькой. Затем встал на колени перед Нефертари, положил руки ей на колени и нежно посмотрел на жену:

— Ты прекрасна всегда, полная ты или стройная, я люблю тебя, как в первый день нашей встречи и даже больше, потому что тогда меня ослепила твоя красота, но я не знал, хорошая или плохая из тебя получится жена.

Он поцеловал ее руки, обнял ее бедра и осторожно приложил ухо к ее животу.

— Я слышу, — сообщил он, — маленький принц рассказывает мне историю.

— Что же он говорит?

Рамзес встал.

— Это не для женщин, у нас мужской разговор. Моя дорогая, завтра я должен уехать — так хочет отец. К сожалению, я не могу взять тебя в таком состоянии с собой, но, когда я поеду в Фивы, ты будешь со мной. Если, конечно, опять не превратишься в гуся…

— Не глупи. Ты должен ехать по делам?

— Нет, мой отец хочет знать, как строится храм в Абидосе. Он часто говорит о своем Вечном жилище. Слишком часто. Я полагаю, что скоро он воплотится в Озириса. Тогда ты будешь Великой Царской Супругой…

— Не говори об этом. Меня удовлетворяет мое положение, а твоему отцу я желаю тысячи тысяч праздников Зед.

— Он и одного не отпразднует, — задумчиво проговорил Рамзес. — Разве только в качестве Озириса.

Молодой правитель поднялся и поцеловал обе руки жены:

— Береги себя, милая. Я постараюсь вернуться назад как можно быстрее.

Четыреста лет назад Кеми завоевали гиксосы[5], и они владели страной более ста лет. Воспоминания о них поблекли. Они ничего не оставили после себя, что изменило бы или обогатило бы культуру или жизнь в Кеми, за исключением одного: они привезли египтянам лошадей. Лошадей запрягали в колесницы во время войны. Стража городов и в пустыне стала благодаря им более мобильной, а фараон использовал их для охоты, однако всегда в качестве упряжных. Верхом скакали только рабы, которые присматривали за большими стадами. Они сидели без седла на какой-нибудь старой и миролюбивой лошади.