– Я так прекрасно себя чувствую! – сказала Беатрис. – Это ужасно! Всякий раз после вечеринки я прекрасно себя чувствую. Сегодня, увы, придется работать.

Слово «работать» будто гонгом отозвалось в больном мозгу Эдуара. Беатрис засмеялась:

– У тебя убитый вид, Эдуар. А ведь весело вчера было, правда?

Ненакрашенная, в летнем халате, немного растрепанная, она казалась неожиданно юной и веселой. Она похлопала ладонью по рукописи, которая лежала рядом с ней.

– Вот, посмотри, – сказала она, – новое творение Рауля Данти. Он хочет в октябре начать съемки. Сюжет мрачноватый, но интересный. Ты не хочешь мне его почитать?

– Да, конечно, – сказал Эдуар. – Хорошая роль?

– Во всяком случае, большая, – сказала Беатрис, – как тебе известно, у Рауля есть деньги, чтобы снимать. Так что я в конце концов соглашусь. У Рауля всегда яркие вещи, грубоватые, но впечатляющие. И потом, мне нужны деньги. Впрочем, деньги всегда нужны. Не понимаю, куда они деваются… А что у тебя?

– О, у меня, – сказал Эдуар, – у меня есть авторские права; для Европы это не так уж плохо. Есть Курт, который занимается ими для меня.

– Тебе бы нужно все доверить Тони, – сказала Беатрис. – Она настоящая акула.

Эдуар рассмеялся:

– Но она сама сказала, что ничего не понимает в том, что я пишу.

– Тем более, – сказала Беатрис, – она будет злиться и продаст тебя вдвое дороже. Ты сейчас пишешь что-нибудь?

Эдуар вздрогнул.

– Я только начал, – сказал он, – ты видела, я писал в Лилле…

Он умолк, подыскивая слова. В это утро он не чувствовал себя ни красноречивым, ни уверенным в себе. Он предпочел бы поговорить о своей пьесе после любви, в темноте, будучи уверенным в себе как любовник, он, может быть, обрел бы уверенность и как писатель. Но сейчас, при свете бледного солнца, с гадким привкусом вчерашнего табака во рту… Беатрис протянула руку и нежно погладила его по голове.

– Знаешь, – сказала она, – если тебе неприятно, не рассказывай. Но мне-то как раз нравится, как ты пишешь. Мы ведь с тобой, кроме всего прочего, и друзья, разве нет?

Что-то было в ее голосе тревожное и нежное, что удивило Эдуара. «А-а, так это правда, – подумал он, – она действительно думает, что я слишком умен и слишком интеллектуален для нее». Конечно, вчера вечером она выставила его в смешном свете, но, может быть, только для того, чтобы почувствовать себя увереннее? Сейчас ее темные глаза смотрели на него без всякой иронии. Взгляд был внимательный, нежный, и Эдуар почувствовал дуновение счастья. Да, он ждал от нее чего угодно, но что-то в ней, как ни странно, не относящееся к области чувств, вызывало в нем неясное доверие. Когда-нибудь она, может быть, и будет мучить его, но никогда не оскорбит неуважением. В этом он был уверен. И, возможно, даже страдания, которым она будет причиной, помогут ему найти наконец ответы на те вопросы, неисчислимые вопросы, что он никогда не мог ясно выразить, но которые теснились у него в мозгу с самого детства.

Беатрис улыбнулась ему, и Эдуару показалось, что она его поняла, что она знает все о нем, о себе, об их отношениях. Впервые в жизни у него появилось отчетливое и необычайное ощущение, будто они сообщники, товарищи (ими, в общем-то, и должны быть те, кто старается, каждый по-своему, конечно, но все-таки вместе, избежать присущего каждому одиночества). Однако ни он, ни она не согласились бы на товарищество, не захотели сделать его своим обычным состоянием, своим убежищем, потому что оно противоречило самой природе, природе взаимоотношений мужчины с женщиной, любящих и любимых, субъекта и объекта; товарищество, отменив соотношения силы и слабости, которые породили их любовь, которые поддерживали ее и теперь, превратило бы эту любовь во что-то искусственное и фальшивое. Но именно этой любовью, слепой, увечной, и дорожил Эдуар больше всего на свете – так иные матери страстно любят своего ребенка-дауна. Их любовь и в самом деле была необычным ребенком – покалеченная при появлении на свет, отвергнутая недостойной матерью и беспомощным отцом, через пять лет она тайно возродилась и восторжествовала в них. И Эдуар спрашивал себя: а что, если из них троих этот ребенок – самое живое и самое важное, даже если потом они откажутся от него?

– Я бы очень хотел почитать тебе то, что я написал, но не уверен, понравится ли тебе.

– Послушай, – сказала Беатрис, – прежде всего залезай в гамак, выпей горячего кофе и дыши спокойно. Но не глубоко, никогда не нужно дышать глубоко. Или делать зарядку каждый день, не надо бояться толстеть, не надо заботливо снимать макияж, а то погубишь себя за десять дней. Или за десять лет, что еще хуже.

Эдуар удивился:

– Ты не веришь в советы, которые дают журналы?

– Конечно, нет! – сказала Беатрис и пренебрежительно потянулась. – Есть люди, которым это необходимо, всю свою жизнь они нуждаются в разрешениях и запретах. Теперь, например, они имеют право заниматься любовью вшестером, но зато должны непременно бросить курить. Слава богу, есть и другие, вроде нас с тобой, нашей консьержки из дома напротив и моего вчерашнего шофера такси, люди веселые, умные, свободные… Должна сказать тебе, Эдуар, что я очень люблю французов!

– Да что ты, – удивился Эдуар, – а мне казалось, ты подсмеиваешься над ними. Над общедоступными ценностями, я имею в виду.

– Ничего-то ты обо мне не знаешь, – нежно сказала Беатрис, – ничего не знаешь и любишь меня. Как зовут твоего героя?

– Фредерик, – ответил Эдуар. – Молодой, немного сумасшедший, из добропорядочной семьи с правилами. В один прекрасный день он становится наследником огромного состояния и заставляет своих родных играть не свойственные им роли: мать должна влюбиться в него, отец должен его ненавидеть, сестра внушать стыд, ну и так далее. Мало-помалу домашние так вживаются в свои роли, что сами в них верят и даже переигрывают; кончается его комедия очень плохо…

– Какая ужасная история, – возмущенно сказала Беатрис. – Кто ему дал право изменять людей?

– Поначалу он просто хотел, чтобы ему уделяли побольше внимания, – объяснил Эдуар. – Как хочется нам всем, и он надел на них маски. Но когда маски приросли…

– Прости, – сказала Беатрис, – телефон…

«Она поспешила в комнату», – «с облегчением» отметил Эдуар. Решительно, он ничего не умеет рассказать. Разозлившись на себя, он взял сценарий Беатрис и открыл его.

«Я не могу жить без твоей любви, – говорила героиня по имени Клеа. – Не могу дышать. Я хожу по улицам, как автомат, и не вижу, какого цвета небо. Мне нужно, чтобы ты любил меня. Моя кровь – это твоя любовь…»

«Ну и гадость», – возмутился Эдуар, но тут же расхохотался. Каждый в своем стиле, но и он, Эдуар, и этот самый Рауль или его литобработчик рассказывали одну и ту же историю: все та же извечная мольба, тот же ужас и то же требование: не бросайте меня одного! И нет смысла искать что-то новое. Всю литературу, всю музыку породил этот вопль, с самыми разнообразными выводами и последствиями; например, ревность, которая вдруг накатила на него: с кем это Беатрис так долго разговаривает? Почему так быстро соскочила с гамака (будто ждала телефонного звонка)? И благодаря кому она столь лестно думает о французах? Впрочем, мнение это Эдуар разделял. Наконец Беатрис вернулась и сказала, что Тони д'Альбре напросилась к ним на обед. Несмотря на отвращение к Тони, Эдуар почувствовал облегчение, и оно показалось ему унизительным и постыдным.