После этих слов врача Роберт задумался, почему же все-таки волки не убили и не съели его друга? Они не были голодны? Тогда зачем вообще они напали на людей?

Доктор Ризенталь сказал, что ему неизвестно, сколько Мартин будет находиться в коме. Он может прийти в себя завтра, а может через год. А может и вообще не прийти. Но надеяться всегда надо на благоприятный исход, что врач и пожелал делать Роберту.

Он также уверил детектива, что все необходимое для поддержания жизни пациента у них есть, и беспокоиться не о чем. Родственников они оповестят в ближайшее время, и все вопросы, связанные с дальнейшим пребыванием Мартина в клинике, они решат непосредственно с ними.

Пообещав зайти через пару дней, Роберт отправился в мэрию. В светло-желтом здании в центре города его встретил сухощавый администратор, который объяснил, что мистер Дарей Пол еще не вернулся из рабочей поездки в Санкт-Броуди, куда уехал три дня назад.

Интересно, а мог ли он забыть об условленной встрече, подумал детектив. Вполне. Работа у мэра была такая, что в течение дня он встречался с множеством различных людей. И что с того, что об одном из них он позабыл?

Роберт, конечно, мог позвонить градоначальнику на мобильный и спросить, когда тот приедет обратно, но делать этого не стал. Скромно рассудив, что не стоит понапрасну тревожить чиновника такого ранга, он уселся на скамью у Серебряной аллеи, достал карту Ариголы и принялся искать на ней Церковь Святой Ирены.

Отдаленный район, в котором пролегала улица Утренней зари, находился на северо-востоке города, в этакой урбанистической пустоши со множеством выкопанных карьеров и обрывистых круч. За улицей открывался вид на степную равнину, залитую лучами яркого солнца и заросшую легкой растительностью. В конце этой самой равнины на холме высилось длинное здание из серого камня с треугольной черепичной крышей и стрельчатыми окнами с масверками. К зданию была пристроена башня с круглым циферблатом часов, увенчанная остроконечным шпилем. Каменная арка, оседлавшая гранитную лестницу, открывала вход на территорию храма.

С виду храм был построен явно не в этом и даже не в прошлом веке, а намного раньше, и производил двойственное впечатление. Величие строения полузабытой эпохи (когда дома еще строили на совесть) легко подменялось его ветхостью, которая была видна невооруженным глазом.

Вода и время источили лицевой камень, в некоторых местах, в особенности на углах, превратив шелушение и белые высолы в настоящие узоры, подобные тем, что создает мороз на окнах зимой. По кромкам в местах примыкания камня к оконным отливам виднелись сколы и трещины. Цоколь и крыша тоже не отличались отсутствием временных воздействий. При всем при этом дом казался довольно устойчивым строением, конструктивные особенности которого позволяли ему стоять еще не один десяток лет.

Взойдя на лестницу, Роберт оказался перед главным фасадом с многоступенчатым крыльцом и выступающим фигурным барельефом над широкой дверью. Барельеф изображал человеческие фигуры, вылепленные из строительного гипса. Нависая над гостем, они отбрасывали тени, которые тянулись к источнику света, скрытому вдали и на полотно не попавшему. Пальцы их, широко растопыренные и длинные, тонули в солнечном потоке. Сами фигуры свет ослеплял. Полусогнувшись и плача, они переплетались между собой и, опустив головы вниз, брели, как агнцы на заклание.

Время изрядно потрепало их тела. Они потеряли свой первозданный вид, но не лишились главного − того, что заставляло прихожан склонять головы еще на подступах к храму, − символа преклонения перед Высшим началом, увековеченного на стенах божьего дворца.

Взявшись за кованое кольцо дверной ручки, Роберт потянул ее на себя, и дверь поддалась. Удивительно, но ни на входе, ни внутри храма не было ни одного прихожанина. Он вошел в пустой притвор, представляющий из себя высокий нервюрный свод, отделанный плитками травертина. Дошел до промежуточной стены и постучал в следующую дверь.

− Здравствуйте! Есть здесь кто?

Стрельчатая дверь, ведущая в главный зал, заскрипела, и перед детективом предстал мужчина лет пятидесяти в длинной черной рясе. Сутулый, с усталым и небритым лицом, на котором заплывшие глаза таили вечную усталость.

− Чем обязан? − промямлил он, уставившись на гостя.

− Извините, мне нужен святой отец Питер Мона…

Прежде чем ответить, священник смерил визитера пытливым взглядом. Его глаза пробежались по каждой царапинке на лице незнакомца, а потом остановились на лбу, словно на нем было написано что-то важное.

− Вы что, не знаете, что по средам храм закрыт?

− Извините, я не хотел нарушить ваш покой…

− Все в городе знают об этом, а вы не знаете, − проворчал священник. − Откуда вы приехали?

− Из Аристада. Я частный детектив, уполномочен вести расследование о пропавших жителях вашего города…

− Так вы по поводу Мелиссы? − усталый взгляд прояснился, в глубине синих глаз проснулось любопытство.

Роберт понял, что нашел того, кого искал. Питер Мона прочитал немой вопрос в его взгляде и сказал.

− Я ее отец. Проходите, проходите, я здесь один, − он уступил дорогу гостю, пропуская его в церемониальный зал.

В полутьме помещения Роберт оказался во власти тишины. Мертвая, безликая, она нависала хрустальным куполом, вызывая трепет у непрошеного гостя. Каждое слово, сказанное здесь, отдавалось гулким эхом под сводом векового зала.

Они шли по пестрой ковровой дорожке, постеленной на полу между двумя рядами длинных дубовых скамеек. Священник не спешил − его шаги были размеренными, легкими. Он явно был дома.

− Всех своих прихожан я знаю в лицо. Бывает, конечно, заезжают из других городов. Но то не от души, а из любопытства. Таким я не доверяю. Кстати, вы были до этого в Ариголе?

− Проездом. И очень давно.

− И правильно. Нечего здесь делать. Город старый и мрачный. Как души большинства его жителей. Город пропах подозрением и ненавистью. Косые взгляды стали нормой, неуважение − привычкой. − Питер Мона говорил медленно, взвешивая каждое слово. Но такая манера не была похожа на жалобы старого брюзги. Скорее, это был очередной виток отчаяния, навсегда поселившегося в его сердце.

− Раньше здесь все было по-другому. Я помню времена, когда мы с Натали только поженились. Тогда люди были добрее и естественнее, что ли… И даже солнце тогда светило ярче. Но, к сожалению, все это в прошлом.

− Не дело святому отцу быть пессимистом.

− Я реалист. И я не думаю, что радость вернется в этот город.

Смотря в его пустые глаза, Роберт был вынужден констатировать очевидную вещь. Темное и беспросветное горе, которое в одночасье свалилось на священника, привело его к тяжелейшей депрессии. К чему же способно оно привести в будущем? К помутнению рассудка? Ярости? Самоубийству?