Я делаю глубокий вдох. Коммуникация для меня – невероятно трудная игра в вербальные «змеи и лестницы». Для нее требуется бездна терпения, так что я рад, что на развитие этого качества у меня был не один год.

Я вновь наблюдаю, как передо мной высвечиваются слова. Будь что будет, но свою яичницу-глазунью я получу! А потом кликну на последнем символе – «произнести» – и мой электронный голос наконец обретет возможность высказаться.

Я не могу точно указать тот момент, когда влюбился в Вирну. Наверное, это чувство развивалось постепенно, слой за слоем, и я не осознавал его, пока оно не стало частью меня; а может быть, просто никогда не позволял себе думать об этом. Но единственное, что я определенно знаю в это мгновение, глядя на нее, – это что я люблю ее.

Я снова в стационаре, Вирна разговаривает со мной. Теперь я жду ее прихода, как никогда раньше, потому что он – успокаивающее противоядие от того негодования, которое начинает копиться во мне.

Я не понимаю, почему меня продолжают отвозить в стационар, хотя я все лучше и лучше пользуюсь своей коммуникационной системой.

Сейчас конец 2002 года – прошло больше года с моего первого тестирования, – и хотя я уверен, что уже доказал отсутствие необходимости возить меня сюда, кажется, никто не понимает, что со мной делать, потому что больше мне податься некуда. Если мне было тяжело находиться здесь раньше, когда никто не знал, что мой интеллект не пострадал, то сейчас это в тысячу раз тяжелее.

Я живу двумя жизнями. В одной из них я дома, работаю на компьютере, чувствуя, что вскоре смогу впервые за все время стать частью настоящего мира; а в другой – я часами просиживаю в пансионате с папкой символов, лежащей на моих коленях, на которую никто не обращает особенного внимания. Здесь я чувствую себя таким же мертвым, как и прежде. И переключаться с одной жизни на другую становится все труднее.

Не так давно мои родители отправились в кратковременную поездку, а меня отослали в незнакомый интернат. Каждое утро меня вывозили во двор, окруженный высокой металлической оградой, где я сидел, точно животное в зоопарке. В конце дня меня увозили внутрь дома, где не было ни телевизора, ни радио, ничего такого, что нарушало бы однообразие. Единственной вещью, которая хоть как-то менялась, был шумовой фон – звуки проходившего рядом шоссе; и всякий раз, заслышав приближение очередной машины, я мечтал о том, что это кто-нибудь едет забрать меня. Но никто не приезжал за мной, и я ничего не мог сделать, чтобы обуздать ярость и разочарование, струившиеся по моим венам. Когда же люди начнут видеть во мне человека, а не ту разбитую раковину, в которую я заключен? Что я должен сделать, чтобы убедить их, что все эти заведения больше мне не подходят и пытаться втиснуть меня в их рамки – неправильно?

Хотя некоторые люди понимают, что я способен на многое, со мной по-прежнему обращаются как с неразумным ребенком. Такое ощущение, что Вирна – единственная, кто видит во мне равного себе, и я все больше и больше убеждаюсь в том, что кое-что для нее значу. А иначе почему она так в меня верит? Я давно перестал прислушиваться к шуточкам здешнего персонала на тему, почему Вирна проводит со мной столько времени. Однако теперь я начал задумываться о том, что они говорят, и вижу, что ее глаза сияют от удовольствия, когда она принимается расспрашивать, как продвигаются мои дела с компьютером. Я не так уж много могу рассказать ей о своем прогрессе, потому что не беру с собой в пансионат ноутбук, боясь, что с ним может что-нибудь случиться. Он – слишком большая драгоценность для меня, чтобы привозить его сюда. Но Вирна задает мне вопросы, на которые я теперь отвечаю увереннее, понемногу осваивая движения головы и рук. Как старый заржавленный механизм, разрабатываясь, начинает слушаться лучше, так и тело мое становится сильнее.

Однако не только интерес Вирны к моему развитию говорит мне о том, что ей не все равно; она сообщает мне это и другими способами. Например, она подарила мне подвесное украшение – проволочную рыбку, украшенную голубыми и сине-зелеными бусинами, которая теперь висит у меня в спальне. Она пришла навестить меня в день рождения. Вирна – единственный человек, который побывал у меня дома, если не считать моего школьного приятеля Стивена, который приезжал к нам в те годы, когда я заболел. Каждый год он приезжал с поздравительной открыткой на день рождения, текст которой читал мне вслух. Но со Стивеном я не виделся давно – он уехал на другой конец ЮАР, чтобы учиться в университете. Потому-то я был так ошеломлен, когда Вирна приехала навестить меня. Это случилось еще до моего тестирования, и тогда она подарила мне шкатулку, которую сама расписала в честь моего дня рождения. В ту пору никто, кроме Вирны, не верил в меня, и я смотрел на эту шкатулку, как на чудо, созерцая ее, точно святую реликвию, пока Вирна и ее двоюродная сестра Ким разговаривали с моими родителями.

– Мы еще приедем, – тихо проговорила Вирна, собираясь уходить, и улыбнулась мне. – Мы не в последний раз тебя навещаем.

Вот почему я так надеюсь, что Вирна сможет относиться ко мне еще теплее теперь, когда я почти научился общаться. Вскоре я смогу говорить обо всем, о чем захочу, разговаривать на любую тему быстро и легко, стать таким человеком, который сможет понравиться Вирне.

Интересно, почему я так удивился, осознав, что влюбился в нее? Ведь признаки зарождающихся чувств всегда были рядом, вот только я был недостаточно внимателен, чтобы заметить их. Уже вскоре после того, как Вирна начала работать в нашем центре, я услышал один разговор, пробудивший во мне чувство ревности: разговаривая с другой сиделкой, Вирна сказала, что собирается пойти в кино с мужчиной, с которым недавно познакомилась. Как я жаждал быть тем, кто приглашает Вирну на свидания и вызывает на ее лице улыбку!

Я больше ничего не знал об этом мужчине, пока пару месяцев спустя не стал свидетелем диалога Вирны с Мариеттой. На этот раз глаза Вирны не горели, когда она говорила о том человеке.

– Да не стоит он того, чтобы из-за него расстраиваться! – сказала Мариетта Вирне. – Просто забудь его – и дело с концом. В этом море рыбки полно.

Вирна ответила Мариетте бледной улыбкой, и я видел, что она расстроена. Какой же он дурак! У нее было к нему настоящее чувство, а он ее обидел. Это меня рассердило.

Теперь я улыбаюсь самому себе, вспоминая тот день четырехлетней давности, когда мне следовало осознать, что я испытываю к Вирне не просто дружеские чувства. Потом я перевожу взгляд на нее и, слушая, как она тихо разговаривает со мной, понимаю с абсолютной уверенностью, что люблю ее.

– Моя кузина Ким познакомилась с новым парнем, – говорит она, голос у нее радостный и взволнованный. – Он ей ужасно нравится. Она никак не могла понять, что происходит, потому что у них было несколько свиданий, но он ни разу не говорил ей, чего от нее хочет.

Я смотрю на Вирну. Чем больше я узнаю о том, что происходит между мужчинами и женщинами, тем отчетливее понимаю, что сюжеты, которые мы видим по телевизору, не похожи на настоящую жизнь – она не так проста. Ведь этот мужчина наверняка не стал бы приглашать Ким на свидание, если бы она ему не нравилась?