– Да, Китти, – сказала я, только чтобы угодить ей. Мне снова пришлось проглотить обиду. – В нас обеих течет королевская кровь. – Мои слова вызвали у нее улыбку, а когда она улыбается, мне кажется, что выходит солнце. Мы услышали шаги – люди возвращались с арены для турниров. – Слышишь, все идут на ужин. Нам лучше тоже пойти, пока нас не хватились.

Мы пошли, держась мизинцами, в большой зал, где были накрыты столы. Люди прибывали. Кэтрин вертела головой, ища взглядом Гарри Герберта. Его отец здесь, а его самого нет; я почувствовала, как Кэтрин сжимается. Она расстроена. Marxian стоит у возвышения; она поманила нас к себе. На возвышении сидят король и королева. Я вздохнула, и Кэтрин помогла мне подняться, потому что ступеньки слишком высоки для меня. Мы присели перед их величествами; все заметили, что мы переоделись, тогда как остальные пришли в том, в чем были на поединке. Фелипе отошел туда, где собрались его соотечественники, и королева хлопнула себя по коленям, веля мне сесть на них. Мне снова пришлось изображать ее ручную обезьянку.

Левина

Лошадь Левины пробиралась в толпе. Женщина радовалась, что ее сопровождает грум, потому что в воздухе пахло насилием. Они ехали как бы против течения, потому что толпа двигалась к Смитфилду, где только что Левина получила новые краски у своего поставщика. Его лавка была втиснута за церковью Святого Варфоломея. Левина спешила в Уайтхолл; ей будет позировать сам кардинал. Она боялась опоздать и опозориться, но толпа делалась все плотнее, а люди беспокойнее. Чуть раньше, проезжая через рыночную площадь, Левина видела посередине столб. Скоро еще одного несчастного привяжут к столбу и сожгут на костре. Такая судьба уготована пребендарию собора Святого Павла – он не захотел отречься от своих убеждений. Левина несколько раз видела его в городе, и он всегда казался ей человеком благоразумным; кроме того, его отличала мягкость в обращении. Она старалась гнать от себя мысль о том, что сожжения начались так скоро после возвращения кардинала из долгой римской ссылки и восстановления старых законов о еретиках.

Поднялся шум, и ее конь испугался, встал на дыбы; копытами он едва не ударил по голове какого-то прохожего.

– Усмирите свою зверюгу! – крикнул тот, грозя кулаком и скалясь, как дворняжка.

Левина боролась с непокорным конем, но тот все больше пугался криков и шума. Она вздохнула с облегчением, когда грум взял ее коня под уздцы, что-то шепнул ему на ухо и утешил его.

На площади снова поднимался шум.

– О боже! – вскрикнула Левина.

Должно быть, привезли приговоренного. Она надеялась избежать страшного зрелища, но они застряли в толпе, а народ все прибывал, чтобы поглазеть на казнь. Она молилась, чтобы все поскорее закончилось, и радовалась сильному ветру – костер разгорится быстро. Левина надеялась, что кто-нибудь додумался передать бедняге мешочек с селитрой, чтобы он быстрее отправился на тот свет. Сердце у нее сжалось – славный человек не должен умирать такой страшной смертью… Она еще никогда не присутствовала при сожжении и не испытывала такого.

Она оглянулась – проверить, где Герой. Пес был рядом; он прижал уши к голове и закатил глаза. Даже Герой понимал, что затевается что-то плохое, что на площади собралась не просто грубая толпа, как обычно. Пес чувствовал кровожадность зрителей. Левина услышала мучительный визг; к небу поднимался клуб дыма. Она пожалела, что обернулась. Ветер дул в их сторону; от дыма слезились глаза. Она слышала жуткие вопли, от которых сжималось сердце. Потом она почувствовала тошнотворный запах горелой плоти; рот Левины непроизвольно наполнился слюной. Злясь на себя, она зажмурила слезящиеся глаза, зажала нос и рот платком. К счастью, толпа уже поредела и они могли двигаться быстрее.

Кардинал Поул сидел перед Левиной, сложив руки на коленях. За весь сеанс он не произнес ни слова; художница для него словно и не существовала. Может быть, кардиналу не нравилось позировать женщине. Но поскольку портрет заказала сама королева, у него не было выбора. Он избегал встречаться с Левиной взглядом. Его карие глаза под тяжелыми веками казались добрыми, но Левина не сомневалась, что это впечатление обманчиво. Она не могла забыть ужасный запах горелой плоти, им словно пропиталась ее одежда; она боялась, что никогда не смоет его и будет проклята, будет вечно слышать мучительные предсмертные вопли несчастного.

На следующей неделе та же судьба постигнет еще пятерых узников, и это только начало. Арестован архиепископ Кранмер. Наверняка из его казни постараются сделать яркое зрелище – казнят того, кто аннулировал брак Генриха Восьмого и Екатерины Арагонской, матери нынешней королевы, сделав Марию Тюдор незаконнорожденной. Теперь королева мстит. Левина задавалась вопросом, насколько повинен в происходящем человек, чей портрет она пишет, а король, а королева? Левина вынуждена ежедневно ходить к мессе, даже когда она не при дворе, а дома, потому что за ней наверняка следят: у епископа Боннера повсюду есть соглядатаи. Георг правильно сделал, что избавился от ее Библии на английском языке.

Она отложила кисть и внимательно посмотрела на кардинала, замечая игру света на его перстне. Она рассеянно протянула руку и погладила Героя по голове. У Поула пышная борода, из-за которой трудно понять выражение его лица. Левина пыталась разгадать, что выражают его глаза, которые не желали смотреть на нее. Тогда она сосредоточилась на его алой мантии, растирала киноварь, внимательно глядя на сочетание алого и белого цветов, наблюдая за игрой света и тени, за складками, которые в тени приобретают цвет почти кровавый.

Она разбила яйцо, вылила белок в чашу. Желток покатала между ладонями, чтобы он немного подсох, тогда текстура получится гуще. Затем ножом надрезала мембрану желтка, вылила его в пигмент и стала энергично размешивать, пока краска не достигла нужной консистенции. Она снова посмотрела на мантию кардинала и добавила несколько гран кадмия. Последнее время она редко писала яичной темперой, но этот портрет, эта алая мантия требовали только ее. В ушах эхом отдавался отцовский голос: «Краска не выцветет и через тысячу лет». Он не раз говорил так о темпере.

Левина начала писать мелкими штрихами крест-накрест. Кардинал глубоко вздохнул, поерзал в кресле. Складки мантии ложились немного по-другому, что раздражало Левину: теперь нужно снова менять цвет. Позавчера, по пути к торговцу веленевой бумагой в Чипсайде, она видела на виселице дохлую кошку, одетую в красную кардинальскую мантию. После шести полных лет Реформации при юном короле Эдуарде трудно было ожидать, что возвращение англичан в католичество пройдет гладко! Народ оказался вовсе не так податлив. Левину охватывал ужас. Она все больше соглашалась с теми, кто считал, что вместе с испанцем – мужем королевы – на этот берег Ла-Манша перекинулась инквизиция. Над Лондоном навис липкий страх; кажется, его можно было пощупать рукой. Интересно, не жалеют ли те, кто в свое время, когда еще можно было выбирать, оказал предпочтение Марии Тюдор? Не жалеют ли они о том дне, когда отвергли Джейн Грей?

Англичане искали варианты; они боялись, что станут придатком католической Испании. Многие шепотом произносили имена Елизаветы и Катерины Грей. Кое-кто охотно усадил бы на престол ту или другую. Не было ничего удивительного в том, что Фрэнсис сама не своя от беспокойства, и Левина жалела о том, что почти ничем не может помочь подруге. Фелипе собирался выдать Елизавету за герцога Савойского, своего кузена, и отправить ее с глаз долой, на континент. Но Елизавета упорно сопротивлялась; судя по всему, ее воля сильнее, чем объединенная воля всех членов Тайного совета. Так что пока ее заперли в Вудстоке, подальше от греха. Там она находилась под пристальным надзором. Чем дольше Елизавета не замужем и находится по эту сторону Ла-Манша, тем меньше опасность для Кэтрин. Кроме того, Греев еще может спасти наследник-католик, которого вынашивала королева, особенно если у нее родится мальчик. Левина мысленно отсчитывала: после свадьбы прошло полных шесть месяцев – значит, роды уже скоро. Она отодвинула плошку с алой краской и вытерла кисть о тряпку.