Финлей считал дни. Он так ненавидел Ча, что скучал по нему. Да, он действительно скучал.

Жизнь была довольно бесцветной без презрительной усмешки Ча и его дерзкого, язвительного языка. Но в конце концов, в последнюю субботу месяца, Ча вернулся и ворвался в приемную, загорелый, коренастый, подтянутый и такой же сильный и насмешливый, как и прежде.

Он подошел к Финлею. Они смерили друг друга взглядом. Последовала пауза. Но то, что произошло дальше, было ужасно – настолько ужасно, что едва можно выразить словами.

Финлей посмотрел на Ча. И Ча посмотрел на Финлея.

Они смущенно улыбнулись друг другу, а затем обменялись дружеским рукопожатием.

Если бы вечер пятницы не был таким чудесным и располагающим к прогулке, Финлей легко отложил бы до утра визит к Робертсонам на Барлоан-толл.

Он подозревал что-то тривиальное, поскольку Сара Робертсон была такой заполошной. Крупная, грудастая, неповоротливая женщина с некрасивым плоским лицом и золотым сердцем, она вечно полошилась по поводу своей старшей дочери Маргарет и своего коротышки-мужа Роберта, пока Роберт наконец не перестал считать свою душу своей.

Она проветривала его фланелевые штаны, вязала ему носки, провожала в церковь, выбирала галстуки на распродаже, строго следила за его диетой («Нет-нет, Роберт, тебе, может, и нравится этот творог, но ты же знаешь, дорогой, что от него у тебя всегда запор. Фу-фу, забери тарелку у отца, Маргарет!»).

В ближнем кругу друзей на Барлоан-толл она по праву считалась образцом.

– Наш брак – самый счастливый на свете! – часто восклицала она, поджимая губы и восторженно закатывая глаза.

Она была самой лучшей из всех преданных жен. Или самой худшей.

Но сколько бы ни способствовала собственническая любовь Сары ее авторитету, недоброжелателей в Ливенфорде – а их было, пожалуй, не много – отчасти забавляло то, что Роберт ходит с жениным хомутом на шее.

– Он затюканный женой маленький дьявол, – заявил однажды в клубе Гордон.

И Пакстон, усмехнувшись, согласился:

– Да, это она носит мужские портки.

Хотя Роберт и преподавал в гимназии, он не числился в членах клуба. Ему было любезно сказано, что курение и выпивка – это не для него – нет и нет!

На самом деле невероятно, сколько разных вещей не подходило Роберту. Казалось, он почти нигде не бывал: ни на футбольных матчах, ни в боулинге, ни в Глазго с другими учителями, ни в театре.

Это был маленький, кроткий, непритязательный человек лет сорока четырех, довольно сутулый и молчаливый вне школы. У него были глаза как у собаки, карие, беспокойные, а также прекрасный тенор. В классе его ласково называли Коротышка Робисон.

На голос Роберта, по-видимому, был спрос, так как Сара, его законная жена, всегда заставляла мужа петь, когда у них бывали гости, и, благодаря более внушительному, чем его собственный, авторитету Сары, он год за годом имел особую честь – иначе это и не назовешь – разучивать с детьми приходской церкви разные песнопения, в том числе и псалмы, которые регулярно исполнялись на Рождество.

Таков был Коротышка Робисон, и все это промелькнуло в голове Финлея, когда он направлялся к Барлоан-толл, уже различая в вечернем аромате, разлитом вокруг, сладкое дыхание раннего лета.

Он позвонил в дверь дома Робертсонов, и его не заставили долго ждать: миссис Робертсон поспешно подбежала к двери и впустила его.

– Должна сказать, доктор, я ужасно рада, что вы пришли! – воскликнула она в гостиной, где в преданных заботах о Робертсоне ее поддержала большая, неуклюжая девятнадцатилетняя Маргарет, почти точная копия своей матери.

Сам же Робертсон, сидящий под люстрой, выглядел смущенным, и под пытливыми взглядами всех присутствующих он беспокойно заерзал в кресле.

– Надеюсь, ничего серьезного, миссис Робертсон? – приветливо спросил Финлей.

– Абсолютно ничего, – смущенно пояснил Робертсон. – То есть абсолютно! Я не понимаю, зачем они вас вызвали.

– Лучше помолчи, отец! – строго оборвала его Маргарет. – Пусть мама скажет.

Робертсон замолчал, и Финлей вопросительно посмотрел на миссис Робертсон, которая в своей супружеской озабоченности издала долгий, с присвистом, вздох.

– Ну, в общем, вот что, доктор Финлей. Я не говорю, что это серьезно, понимаете, это далеко не так, но все же я беспокоюсь за своего Роберта. Он слишком перетрудился в последнее время! Мистер Дуглас, учитель из класса на год старше, по какой-то причине отсутствовал, и Роберт взял на себя оба класса. Это такая обременительная ноша, скажу я вам. Так и в могилу себя можно свести. А кроме того, эти песнопения. В субботу дети выступают с представлением «Леди Озера» по случаю церковного юбилея. Все это просто одно за другим свалилось на бедняжку, и понятно, что я, как самая преданная жена на свете…

– Да-да, но какое все это имеет отношение к тому, что вы меня вызвали сюда? – улыбаясь, перебил ее Финлей.

– Да прямое, доктор! – возразила миссис Робертсон с видом величайшей озабоченности. – Все это привело Роберта в такое нервное состояние, что он сам не понимает, что делает. Готова поклясться, что он теряет память.

– Ради бога, женщина, – пробормотал Робертсон, – какие пустяки. Ты же знаешь, что я всегда был рассеянным.

– Ну отец… – снова укоризненно перебила его Маргарет.

– Нет, на сей раз не как всегда, – продолжала миссис Робертсон, подаваясь к Финлею в очередном приступе супружеской озабоченности. – Теперь он не помнит, что ему надо сделать. Сегодня он забыл купить мне шерсть, о чем я его просила. Вчера он забыл позаниматься музыкой с Маргарет. И так одно за другим – то одно забудет, то другое. Он в таком состоянии, что скоро забудет, где живет.

Так что, доктор, – подытожила миссис Робертсон, – будьте добры, возьмите беднягу под свой контроль и скажите ему, чтобы не перетруждал себя, вел себя как следует, и все такое, потому что я очень беспокоюсь. Я бы ни за что не позволила ему пропустить выступление с кантатой в церкви.

От слов миссис Робертсон Финлей едва не расхохотался. Подобная чудовищная озабоченность казалась ему бессмысленной, и все же он пребывал в сомнении.

Возможно, Робертсон действительно переутомился. Он был таким маленьким и забитым, что на него, вероятно, все и сваливали, но, кроме того, он в самом деле выглядел странновато: нервничал, не знал, куда деть руки, взгляд тревожно блуждал по стенам и потолку.

Финлей опустился на стул и в своей обычной манере, как хозяин положения, заговорил с ним. Он порассуждал об опасности переутомления, которое может привести к умственному расстройству. Он – сама доброжелательность – заверил в благополучном решении этой проблемы, а под конец, прежде чем встать и попрощаться, в порядке назидания рассказал о случае, который в самом деле имел место в его практике.