Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне вообще такие люди не нравятся. Привилегированный класс, считают, если у них есть деньги, могут делать, что им в голову взбредет. Он не заработал ни гроша, получил все в наследство. Его семья сколотила состояние на золотых приисках в Южной Африке, во время апартеида. Думаете, они там охотно делились с рабочими?
— Нельзя же винить его за поступки родителей.
— Может, и нет. Но, на мой взгляд, он слишком уж самоуверен. Видели, как он вел себя вчера в баре? Купил всем выпить, излил свое обаяние на Карен Тейт. При такой жене поглядывать на сторону!
Фрейзер говорил мне, что от Броуди ушла жена, и я подумал, что его ненависть к Страчану вызвана банальной завистью.
— А как же то, что он сделал для острова? Насколько я понял, Руну могла постигнуть участь Сент-Килды, если б не он.
Броуди молчал. Из фургона вылезла колли, задние лапы едва сгибались из-за артрита. Хозяин погладил ее по голове.
— Может, гибель Сент-Килды только к лучшему. Перед отъездом жители острова убили своих собак. Всех до одной. Но только двух усыпили. Остальным привязали к шее по камню и выбросили в залив. Своих собак. — Он покачал головой: — Не понимаю зачем. Однако причина должна быть. Я достаточно долго проработал в полиции, чтоб знать, что за каждым человеческим поступком есть мотив. И обычно это корыстный интерес.
— Вы правда считаете, что было бы лучше, если б Руну покинули?
— Нет, вряд ли. Страчан сделал нашу жизнь комфортней. Надо отдать ему должное. Уютные дома, хорошие дороги. О нем никто не скажет плохого слова. — Броуди пожал плечами. — Просто я не верю, что можно получить что-либо даром. Всегда приходится платить.
Такое мнение показалось мне циничным. Страчан помогал острову, а не эксплуатировал его. И Броуди не первый полицейский, кто за долгие годы столкновения с темной стороной человеческой сущности забыл о светлой стороне.
Хотя не исключено, что он лучше разбирается в людях, чем я. Один мой знакомый, которого я считал другом, однажды сказал мне, что я лучше понимаю мертвых, чем живых. Может, он был прав. Мертвые по крайней мере не лгут и не предают. Только хранят свои секреты, если не знаешь к ним подхода.
— Пора приступать к делу.
При дневном свете коттедж производил далеко не благоприятное впечатление. Темнота отчасти скрывала разруху и убогость. Крыша перекосилась, местами зияли дыры, окна потрескались и покрылись толстым слоем грязи. Позади возвышалась Беинн-Туиридх, теперь походившая на бесформенную груду камней, запятнанных снегом.
Лента оцепления тянулась от входной двери в комнату с сожженными останками. Потолок казался на грани обвала, хотя ни капли дождя не попало на кости и пепел. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь окно, они выглядели еще прискорбнее, чем мне запомнилось.
Я сделал шаг назад и уставился на них, снова пораженный противоестественным сочетанием уничтоженного огнем трупа и нетронутых конечностей. Как бы то ни было, разлагающиеся мягкие ткани — неожиданный подарок при смерти от сожжения. Благодаря им можно будет проанализировать жирные кислоты и определить время трагедии, взять отпечатки пальцев и ДНК, чтобы установить личность жертвы.
Поскольку нет подозрений на убийство, как не раз подчеркнул Уоллес, не было необходимости натягивать над останками сетку. Обычно эта операция производится, чтобы зафиксировать положение улик. И все же я не поленился. В каменный пол не вобьешь колышки, но у меня на такой случай есть деревянные блоки с отверстиями.
Разложив их по периметру вокруг трупа, я поместил в каждый по колышку. Когда закончил закреплять нейлоновые нити, пальцы в латексных перчатках онемели. Потерев руки, чтобы вернуть в них жизнь, я взял полотенце и тонкую кисточку и начал расчищать верхний слой талькообразного пепла.
Постепенно остался один обугленный скелет.
Наша жизнь, а иногда и смерть — это история, писанная костями. Они хранят память о травмах, небрежности и насилии. Однако чтобы расшифровать написанное, надо его разглядеть. А это медленный, кропотливый процесс. Работая над каждым квадратом сетки, я тщательно просеивал золу, помечал на миллиметровой бумаге нахождение фрагментов костей и прочих деталей, а затем помещал их в целлофановые пакеты. Время летело незаметно. Развеялись мысли о морозе, о Дженни, о чем бы то ни было. Мир сузился до груды пепла и высушенных костей. Я вздрогнул, когда кто-то сзади прочистил горло.
В дверях стоял Дункан, держа кружку горячего чая.
— Не хотите?
Я взглянул на часы: почти три. Я не вспомнил даже об обеде. Выпрямился, болела спина.
— Спасибо, — поблагодарил я, снимая перчатки.
— Только что заезжал сержант Фрейзер, интересовался, как у вас продвигается работа.
Фрейзер заскочил ненадолго, сказал, что ему надо опрашивать местных жителей. Броуди потом задал риторический вопрос, сколько человек придется опросить непосредственно в баре. Я подумал, что немного, но промолчал.
— Медленно, — ответил я Дункану, грея руки о кружку.
Констебль продолжал стоять в дверях, глядя на останки.
— Сколько еще понадобится времени?
— Сложно сказать. Надо просеять весь пепел. Вероятно, закончу к завтрашнему утру.
— А вы, ну… уже нашли что-нибудь?
В глазах горело искреннее любопытство. Согласно правилам, я обязан сначала докладывать Уоллесу, но что плохого, если Дункан узнает первым.
— Могу подтвердить, жертва определенно женщина, до тридцати лет, белая, ростом примерно метр семьдесят.
Констебль уставился на обуглившиеся кости.
— Правда?
Я указал на бедренную кость, очищенную от пепла.
— Возраст женщины можно определить по тазу. У подростков лобковая кость чуть ли не рифленая. С возрастом она выравнивается, а затем начинает стираться. Эта достаточно гладкая, значит, перед нами не тинейджер, но и не зрелая дама, успевшая бы износиться. Ей было максимум тридцать.
Длинная бедренная кость уцелела лучше остальных, хотя поверхность почернела и покрылась тонкими линиями трещин.
— По бедру можно судить о росте, — объяснял я. — Что касается расы, то почти все зубы развалились или выпали, но по нескольким можно сказать, что они росли прямо, не выдаваясь вперед. Значит, она была белой, а не черной. Нельзя исключать, что не азиатка, но…
— …на Гебридских островах не так много азиаток, — с довольным видом закончил за меня Дункан.
— Верно. Итак, мы имеем дело с белой ширококостной женщиной под тридцать, где-то метр семьдесят ростом. Я нашел среди пепла металлические пуговицы, кусочек молнии и крючок от бюстгальтера. Следовательно, она была в одежде.
Дункан кивнул, догадавшись, что это значит. Факт одежды еще ни о чем не говорит, но, не будь ее, можно было бы предполагать, что произошло изнасилование. А затем убийство.