— Каких подозрений? — спросил Фредди Олсон, высунувшись из-за перегородки, отделявшей его рабочее место от закутка Эндрю.

— Скажи, Олсон, мать тебя не учила, что подслушивать под дверью невежливо?

— Не вижу никакой двери, Стилмен. Ты такой наблюдательный, неужели ты не заметил, что у нас тут одно пространство на всех? Изволь говорить тише. Думаешь, мне доставляет радость слушать твои разговоры?

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

— Так о чем же речь, мистер Карьерный Взлет?

— Что ты, собственно, имеешь в виду?

— Брось, Стилмен, здесь все знают, что ты заделался любимчиком Стерн. Что поделать, корпоративная система, куда от нее денешься?

— Да, Олсон, твои журналистские таланты так велики, что заставляют тебя сомневаться, а действительно ли ты журналист, поэтому я не брошу в тебя камень. Будь я таким же пустым местом, как ты, тоже мучился бы сомнениями.

— Очень смешно! Но я не об этом, Стилмен. Не старайся выглядеть еще хуже, чем ты есть.

— Тогда о чем ты, Олсон?

— Стилмен-Штильман, Стерн-Штерн… У вас ведь общее происхождение, так?

Эндрю молча разглядывал Фредди. До него дошло, что в прошлой жизни — он еще не освоился с этим абсурдом — эта его ссора с Олсоном вспыхнула гораздо раньше, еще прежде, чем Оливия Стерн ушла домой. Она уже полчаса как удалилась вместе с остальными коллегами, покидавшими рабочие места около шести вечера. Под влиянием поступков Эндрю ход событий менялся, и он сделал вывод, что напрасно этим не пользуется. Он отвесил Фредди Олсону звонкую пощечину, тот едва устоял на ногах и надолго застыл, удивленно разинув рот.

— Черт, Стилмен, я могу вчинить тебе иск, — пригрозил он, растирая пострадавшую щеку. — Тут всюду понатыканы камеры.

— Действуй! А я объясню, почему дал тебе пощечину. Уверен, этот ролик будет иметь большой успех в Сети.

— Не воображай, что легко отделаешься!

— Напрасные угрозы! Лучше отвяжись. У меня встреча, я и так потерял из-за тебя время.

Забрав свой пиджак, Эндрю заспешил к лифтам, на бегу показывая средний палец Фредди, все еще державшемуся за пылающую щеку.

В кабине, спускаясь вниз, он сначала негодовал на коллегу, а потом решил успокоиться, чтобы Вэлери не заметила, как он взбудоражен: о том, чтобы объяснить ей, что к чему, нечего было и думать.

* * *

Сидя в японском ресторанчике в Сохо, Эндрю никак не мог сосредоточиться на рассказе Вэлери. Стыда он не испытывал: весь их разговор он знал заранее. Пока она рассказывала, как прошел день, он обдумывал, как бы получше использовать ту тяжелую — это если выражаться мягко — ситуацию, в которой он оказался.

Он горько сожалел о том, что всегда пренебрегал новостями о состоянии мировых финансов. Достаточно было бы хотя бы немного ими интересоваться, чтобы сколотить теперь неплохое состояние. Если бы он запомнил биржевые курсы предстоящих — для него прошлых — недель, то манипуляции со своими сбережениями могли бы его озолотить. Однако ничто не вызывало у него такой смертельной скуки, как Уолл-стрит со всеми ее злоупотреблениями.

— Ты меня совершенно не слушаешь.

Можно поинтересоваться, о чем ты все время думаешь?

— Ты только что говорила о Ликорисе, одном из твоих любимых жеребцов. У него тяжелое воспаление сухожилия, ты даже боишься, как бы его не уволили с полицейской службы. Один полицейский — черт, забыл фамилию! — в общем, тот, который на нем скачет, не переживет разлуку со своей верной клячей.

Вэлери уставилась на Эндрю, не в силах вымолвить ни слова.

— В чем дело? Разве ты не об этом рассказывала?

— Нет, я только собиралась все это тебе рассказать! Что с тобой сегодня творится? Похоже, на завтрак ты слопал магический кристалл.

Эндрю принужденно рассмеялся:

— Наверное, ты рассеяннее, чем тебе кажется. Я всего лишь повторил твои слова. Иначе откуда бы я все это взял?

— Вот и я задаю тебе тот же вопрос!

— Похоже, твоя мысль была такой мощной, что я услышал тебя еще до того, как ты заговорила. Это очередное доказательство нашей тесной связи. — И он подкрепил свои слова улыбкой заправского соблазнителя.

— Ага, ты звонил мне на работу, трубку снял Сэм, и ты устроил ему допрос с пристрастием.

— Понятия не имею, кто такой Сэм. Клянусь, я не звонил.

— Сэм — мой помощник.

— Насчет магического кристалла — это ты напрасно. Мне казалось, его зовут Джон или что-то в этом роде. Может, поговорим о чем-нибудь другом?

— А как у тебя прошел день?

Этот вопрос погрузил Эндрю в тяжкие раздумья. На утренней пробежке его настигла смерть, вскоре после чего он очнулся примерно в миле от того места, где был убит, причем, что еще удивительнее, за два месяца до убийства! А потом прожил день, почти полностью повторивший день из прошлого.

— Денек выдался долгий, — задумчиво ответил он. — Такое чувство, что я прожил его дважды.

* * *

На следующее утро Эндрю оказался в лифте вдвоем с главным редактором. Она стояла у него за спиной, но отражалась в зеркальных дверцах кабины, и он видел, что она как-то странно его разглядывает, — обычно за таким взглядом следует плохая новость. Он немного подождал, потом улыбнулся.

— Кстати, — начал он, как будто продолжая прерванный разговор, — этот балбес Олсон все равно на меня накапает, так что лучше я его опережу: вчера перед уходом я дал ему пощечину.

— Что вы сделали?! — ахнула Оливия.

— По-моему, вы прекрасно слышали. Если уж совсем начистоту, я думал, что это вам и так уже известно.

— Почему вы так поступили?

— Можете не беспокоиться, газета от этого не пострадает. Если этот идиот затеет тяжбу, я возьму всю ответственность на себя.

Оливия нажала кнопку «стоп», потом кнопку первого этажа. Кабина лифта на мгновение замерла и заскользила вниз.

— Куда мы едем? — спросил Эндрю.

— Выпьем кофе.

— Я угощаю. Только ничего нового вы из меня не выжмете, — предупредил Эндрю Оливию, галантно пропуская ее перед собой в раскрывшиеся двери.

Они сели за столик в кафетерии. Эндрю сходил за двумя мокачино, заодно купил себе сандвич с ветчиной.

— На вас это совершенно не похоже, — начала Оливия Стерн.

— Подумаешь, пощечина! Тем более он ее заслужил.

Теперь улыбнулась Оливия.

— Я сказал что-то смешное? — удивился Эндрю.

— Мне следовало бы сделать вам выговор, пригрозить, что, если подобное повторится, это может стоить вам места. Но у меня язык не поворачивается.

— Что вам мешает прочесть мне нотацию?