приладив к стенке донышко жестяной банки, приложил ухо к отверстию. Слышал о такой методике, но ни разу не видел.

— Руки вверх, граждане. Вы арестованы.

— Товарищ Аксенов, вы все неправильно поняли, мы свои, — начал «слушатель», но я только повел стволом кольта, приказав: — На пол. Стреляю на счет пять. Учтите, я контуженный, мне все можно. Три, четыре…

Дождавшись, пока оба гражданина не улягутся, спросил:

— А теперь рассказывайте. Кто такие, кто вас послал выслеживать не просто ответственного сотрудника ВЧК, а члена коллегии?

Оба неизвестных молчали. Что же, мне допрос с пристрастием проводить, что ли? Мне их даже обыскивать лень. Но надо. Увы, беглый обыск не обнаружил ни документов, ни оружия. Взяв с верхней полки подушку, положил ее на задницу одного из задержанных, приставил ствол пистолета и нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела через подушку действительно оказался негромким, зато все купе заволокло дымом, пухом, запахло гарью и еще кое-чем, что цензоры предпочитают убирать. И чего это он? Я же всего-то между ног выстрелил. Главное, чтобы у парней не было аллергии на пух и перья.

— Итак, кто начнет исповедоваться? — поинтересовался я, пообещав. — Следующий выстрел в голову. Я ж говорил, что контуженный.

Подтверждая угрозу, переместил пострадавшую подушку на затылок жертвы.

— Не стреляйте, товарищ Аксенов, — загоношился лежавший гражданин. — Я Нечкин, он Всеволодов. Мы из Петроградского отделения Коминтерна, выполняем задание товарища Зиновьева.

— И что за задание? — вяло поинтересовался я, понимая, что не услышу ничего интересного.

— Присматривать за вами, потом доложить товарищу Зиновьеву о том, с кем встречались, о чем разговоры вели, — пояснил второй.

— Почему без оружия?

— Мы с ребятами из Петрочека говорили, они посоветовали — мол, возьмете стволы, Аксенов вас точно завалит, а безоружных не тронет.

Ишь ты, знатоки хреновы. Надо будет, и безоружного пристрелю.

Дверь купе заскрипела, и я сразу же взял ее на мушку. Думал, заявился проводник, но это оказался литератор. Принюхавшись, Михаил Михайлович заявил:

— Порохом шибко пахнет, проветрить надо, а иначе по коридору тянуть будет.

Не успел я ничего ответить, как писатель, ловко обойдя распластанные тела, бодро прошел к окну, поковырялся какой-то штукой в замке и поднял раму. Задумчиво оценив взглядом лежавших на полу, спросил:

— Войдут?

Если честно, я малость обалдел. Он что, решил, что я собираюсь выкидывать живых людей из окна? Нет, определенно я что-то не понимаю в этой жизни, или все литературоведы и составители биографий пишут фуфло.

— А когда следующая станция? — поинтересовался я.

— Бологое уже было, а до Твери, если все нормально, еще шесть часов езды, — отозвался литератор.

Я собрался заспорить, но вспомнил, что мы не на «Сапсане» и даже не на «Красной стреле», а паровозы ездят не так быстро, как хотелось бы.

— Значит, сделаем так… — раздумчиво проговорил я.

Через несколько минут поезд резко остановился, а когда в тамбур вбежал встревоженный проводник, я укоризненно сказал:

— Надо на вокзале смотреть, кого в вагон садите. Вишь, напились, в купе беспорядок устроили, а теперь еще и стоп-кран дернули.

— Да как же так… — испуганно сказал проводник, разглядывая спины уходивших в кусты коминтерновцев. — Приличные же товарищи были. Сказали, что из ответственных органов. А кто штраф станет платить?

— А штраф станет платить Коммунистический Интернационал, — хмыкнул я и посоветовал. — Вы докладную бригадиру поезда составьте, я визу поставлю, а он пусть наркому отправит — так мол и так, работники Коминтерна напились, устроили дебош, а потом скрылись из вагона, сорвав стоп-кран. И копию мне дайте, я ее товарищу Дзержинскому отдам. Да, а еще чайку нам с товарищем организуйте.

Свою просьбу я подкрепил несколькими бумажками, а когда довольный проводник ушел, а я вернулся в купе, не стал восхищаться или осуждать невысказанные намерения Михаила Михайловича, а поинтересовался:

— Скажите, а правду говорят, что Блок это про вас написал?

— Что именно? — заинтересовался Михаил Михайлович и я процитировал из поэмы «Двенадцать»:

—А это кто? — Длинные волосы

И говорит в полголоса:

— Предатели!

— Погибла Россия!

Должно быть, писатель —

Вития…

Литератор, пожав плечами, скромно сказал:

— Мы с Блоком крупно поссорились. Я о нем статью написал, он обиделся, так вот и отплатил. Но это может быть и Бальмонт, и Розанов, и Мережковский. Кто в семнадцатом-восемнадцатом не кричал, что Россия погибла?

— Кстати, а чем это вы окна открывали? — полюбопытствовал я, решив сменить тему.

Михаил Михайлович смутился, и вытащил из кармана латунную штуку, похожую на свисток. Оказалось, я почти угадал. Передавая мне «универсальный» ключ, писатель сказал:

— Манок на рябчика. Я нашего кузнеца попросил его немного переделать.Часто в поездах езжу, иной раз пригождается.

Возвращая «манок» хозяину, покачал головой, и еще раз подумал — как же отличаются люди, описанные в книгах, от их реальных прототипов.

Пока мы разговаривали, нам принесли крепко заваренный чай.

— А докладную бригадир поезда пишет, — сообщил проводник, смахивая со стола невидимые пылинки. Поставив чай, спросил с виноватым видом. — Еще, товарищ Аксенов, бригадир интересуется вашей должностью. Знаем, что вы в чека очень большой начальник, но сомнение у него — сможете ли копию самому товарищу Дзержинскому отдать.

Интересно, в этой реальности Дзержинского назначат возглавлять Наркомпуть, или нет? Если да, то у железнодорожников станет больше возможностей обращаться к Дзержинскому. Впрочем, пока не стоит пугать людей.

— Скажите бригадиру, чтобы не сомневался, — усмехнулся я. — Феликса Эдмундовича, ежели он на месте, я прямо по приезде в Москву увижу. А должность я занимаю большую — член коллегии ВЧК, начальник Иностранного отдела.

Проводник, услышав такое, из купе выходил пятясь, словно рак. Слегка обмер и товарищ писатель.

— Михаил Михайлович, давайте чай пить, пока он горячий, — предложил я. Посмотрев на притихшего литератора, вздохнул. — Ну вот, а я перед женой собирался похвастаться, что пил чай с живым классиком.

Услышав подобный комплимент, Михаил Михайлович оживился и робость куда-то пропала. Смело ухватив стакан с чаем, жадно отхлебнул, потом спросил:

— С чего вы взяли, что я живой классик?

Сделав паузу, я тоже отхлебнул глоточек чая и только потом ответил:

— Как я полагаю, есть классики, ушедшие из жизни: Пушкин, Достоевский, Чехов опять-таки. А вы, Михаил Михайлович, коли покамест живы и, дай вам бог здоровья еще лет на сто, значит, вы и есть живой классик. Что тут непонятного?

Литератор пил чай большими глотками и помалкивал. Не спрашивал, что я у него читал, и вообще, как признал.

— О чем вы хотели поговорить со случайным попутчиком? — поторопил я писателя.

— Теперь уже и не знаю, говорить или нет… Полагал, что вы, хотя и занимаете высокий пост, но не такой.

—