Она повернулась и взглянула на меня, словно большая рыжая кошка.

— Беспокоиться из-за меня тебе не нужно, — усмехнулся Брайди. — Лондон достаточно велик для нас двоих.

— А у меня иная точка зрения.

— И что привело тебя обратно?

— Весть о Сэмми. Мне сообщила девушка, которая ухаживала за мной. Он мертв?

— Я же сказал тебе, мы официально узнаем это на завтрашнем коронерском расследовании. Может, позвонишь в полицию?

— Зачем?

— Неужели собираешься появиться завтра на расследовании так же внезапно, как появилась здесь? Как-никак, ты главная свидетельница.

— Мы вызовем сюда Берджесса, — произнес я. — Фэнни не в состоянии идти в полицейский участок. Хозяин гостиницы предоставит нам номер.

— И будет рад такой возможности, — подхватил Брайди. — Фэнни, ты для него дар судьбы. Приятно сделать добро бедняге.

Берджесс появился через несколько минут после нашего звонка. Его общение с Фэнни было, в лучшем случае, корректным. Скрыть враждебного отношения он не пытался. И все спрашивал, почему она не уведомила полицию о том, где находится.

— Говорю вам, я была больна. И наверное, не вспомнила бы фамилию Рубинштейна, если бы услышала. Могу дать вам адрес врача — или, смотрите, — она полезла в свою плоскую сумочку из алой кожи, — вот его расписка в получении денег. Свяжитесь с ним. А это адрес дома, где я останавливалась; можете дать домовладелице телеграмму.

— А адрес вашей подруги?

Фэнни назвала и его. После этого Берджесс подверг ее долгому допросу относительно мотива поездки в Париж. Фэнни повторила ту же историю.

— У вас были обязательства в Лондоне, — сказал Берджесс, надеясь получить хоть крупицы сведений.

— Из Парижа можно вернуться за несколько часов, — заметила Фэнни. — Я не предполагала, что заболею пневмонией. И в Париже для меня было много работы, только вышло так, что я не работала. Поняла я, что случилась какая-то беда, когда подруга сказала мне: «Ты знаешь, что английская полиция ищет тебя по всей стране?» Принесла мне газеты. И я вернулась.

Берджесс продолжал допрашивать Фэнни, но больше ничего от нее не добился.

— Жаль, ты не была с ним более сдержанной, — сказал я после того, как Фэнни дала ему резкий отпор. — Этот человек может причинить тебе уйму неприятностей.

— Даже полиция не может выдумать несуществующего положения дел, — возразила она. — Сэмми чуть ли не единственный из знакомых мужчин, никогда не пытавшийся заняться со мной любовью. Только дура вроде Лал воображает, будто это возможно. Саймон, эта женщина сущая ведьма. Ты знал, что у Сэмми была любимая кошка? Лал заставила его избавиться от нее. Заявила — от животного дурно пахнет. Но дело заключалось в другом. Это была кошка, а не кот. Как в истории о женском монастыре и любимом ягненке, который был барашком, а не овечкой. До чего все это отвратительно!

Фэнни откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Теперь, когда она замерла, все ее сияние словно бы выключилось, как электрический ток при нажиме кнопки выключателя. Казалось, в кресле сидит ее восковая копия. Но я, хоть уверил себя, что сочувствую усталости Фэнни, не мог оставить ее одну. Брайди поднялся наверх, и как только дверь за ним закрылась, я неожиданно для нее и для себя произнес:

— Фэнни, скажи мне правду. Зачем ты уезжала в Париж?

Она открыла глаза.

— Потому что вы все мне надоели, — ответила Фэнни. — Надоели до смерти.

Больше вопросов я не задавал. Воспоминание о ее несчастном, волнующе-красивом лице сохранялось у меня на протяжении всей бессонной ночи.

Коронер был разумным человеком. Он не собирался допускать, чтобы расследование превратилось в рекламный трюк. Осадил одного из присяжных, казалось, собиравшегося предположить какие-то темные мотивы за смертью Рубинштейна.

— Это старая теория Честертона, — прошептал Паркинсон. — В жизни находишь то, что ожидаешь найти. Не ищешь ни змей в шкафу, ни убийц в форме почтальона. Машина Рубинштейна упала в море, следовательно, Рубинштейн упал вместе с ней. Море выбросило на берег тело, значит, это труп Рубинштейна.

Дело заняло гораздо меньше времени, чем кто-либо из нас ожидал, и с точки зрения газет оказалось разочаровывающим.

Были затребованы свидетельства, что Рубинштейн находился в безрассудном состоянии, когда выходил из дома, этим объяснялось его безумное решение возвращаться по дороге вдоль обрыва. Вызвали Фэнни, но вопроса о ее отсутствии лишь коснулись. Объяснение приняли сразу же, рассказ о поездке в Кингс-Бенион почти не вызвал вопросов. Результат был очевиден с самого начала. Рубинштейн совершил глупость и тяжко за нее поплатился. Коронер и присяжные не могли никого винить. Семейные ссоры не являлись подходящей темой для открытых дебатов, если не влекли за собой уголовного обвинения. Люди могли верить на слово Лал и считать ее морально виновной; могли косо смотреть на вновь ставшую румяной Фэнни, не выказывающую никаких эмоций. Но вынесенный вердикт гласил: «Найден утонувшим», без всякого намека на самоубийство. В легких была обнаружена вода, хотя состояние разложения не позволяло говорить с уверенностью о причине смерти. Уже одного падения с обрыва могло быть достаточно.

— Ну что ж, я рад за Паркинсона, — заметил Брайди, когда мы уходили. — Ему не хотелось бы торчать здесь из-за этого злополучного дела еще три месяца. И думаю, Рубинштейну будет безразлично, что кто-то, кого он, вероятно, в глаза не видел, лежит в его могиле.

— Что ты имеешь в виду? — воскликнул я. — Мы не можем ничего доказать.

— Мы не можем установить, кто этот бедняга. Но знаем, что не Рубинштейн. Ты обратил внимание на уцелевшую ступню? Уверяю тебя, она была распухшей, представляла собой не особенно приятное зрелище, но этот человек не заказывал обувь у Расселла. Он носил готовую и недорогую обувь. Ступня была деформированной, мозолистой, как почти у всех рабочих и бедняков. По себе это знаю. Что до головы и торса, я могу одеваться лучшим образом, но вот ступни становятся сдавленными, потертыми, искривленными — и обычно причина в обуви. Но как я говорю, это не имеет значения. Очевидно, Рубинштейн упал с обрыва и лежит там, где его не найдут, пока море не отдаст своих мертвецов.

Брайди и Фэнни уехали вместе. Я удивился ее решению, но она холодно отнеслась к моей попытке уберечь ее от неприятностей.

— Для Нормана я мираж, нечто такое, что он в течение краткого времени будто бы видел, но теперь считает иллюзией, — заявила Фэнни. — А через год совсем забудет меня, и когда удачно женится, станет морщиться, если кто-нибудь упомянет мое имя. Что до меня, то позаботиться о себе я могу.

Итак, они вместе уехали в город, а я ненадолго остался с Паркинсоном в Кингс-Бенион, где ему, бедняге, предстояло организовать уложение тронутых тлением останков в гроб и отправку их в Лондон. Лал хотела похоронить их на кладбище Кенсел-Грин со всеми подобающими обрядами.