Потом настала очередь корсажа, зашнурованного под грудью, и широкого пояса с фартуком — чтобы его застегнуть, мне нужно было глубоко вдохнуть и втянуть живот. Рабыня осторожно пропустила мои кудрявые волосы сквозь отверстие в золотой диадеме, другая вдела мне в уши красивые хрустальные серьги. Одну за другой я протянула им свои босые ноги, чтобы они нанизали колечки и колокольчики на каждый из десяти пальцев, потом руки — украсить запястья десятками звенящих браслетов, а пальцы — кольцами.

Когда они закончили, я подошла к самому большому зеркалу на другой стороне комнаты и критически оглядела себя с головы до ног. Эта юбка была самой красивой из всех моих одеяний. От талии до щиколоток она была собрана в бесчисленные складки, оттянутые книзу хрустальными и янтарными бусинами, амулетами из ляпис-лазури и чеканного золота, золотыми колокольчиками и подвесками из фаянса, — каждое мое движение сопровождала музыка. Пояс был зашнурован недостаточно туго; я приказала двум рабыням затянуть его сильнее.

— Почему мне нельзя накрасить соски золотом, Неста?

— Мне жаловаться бесполезно, царевна. Спроси у своей матери. А лучше оставь это до той поры, когда тебе это действительно будет нужно, — после того как родишь ребенка и твои соски потемнеют.

Я решила, что она права. Мне повезло: мои соски были ярко-розовыми, тугими, словно бутоны, а груди — высокими и налитыми.

Как говорил Тесей? Два маленьких белых щенка с розовыми носами. Стоило мне подумать о нем, как настроение мое изменилось; я резко отвернулась от своего отражения под бисерный звон. О, снова лежать в его объятиях! Тесей, возлюбленный мой. Его губы, его руки, его томительные ласки, пробуждавшие страстную жажду… Потом пришли они и забрали меня, мои достойные братья, Кастор и Полидевк. Если бы только он был тогда в Афинах! Но он был далеко, на Скиросе с царем Ликомедом, и никто не посмел прекословить сыновьям Тиндарея.

Я позволила рабыням подвести мне глаза линией из разведенного водой черного порошка и накрасить золотом веки, но отказалась от кармина для щек и губ. В нем нет нужды, говорил Тесей. Потом я спустилась в тронный зал к отцу, который сидел у окна в выложенном подушками кресле. Он тут же поднялся:

— Подойди к свету.

Я молча повиновалась; отец во всем мне потакал, да, но это не мешало ему оставаться царем. Когда я встала на жестоко палящее солнце, он отступил на несколько шагов назад и посмотрел на меня так, словно никогда раньше не видел.

— О да, глаз у Тесея был наметан лучше, чем у лакедемонян! Твоя мать права, ты уже совсем взрослая. Поэтому нам нужно что-то сделать, пока не нашелся еще один Тесей.

Мое лицо вспыхнуло. Я промолчала.

— Тебе пора замуж, Елена. — Он задумался на мгновение. — Сколько тебе лет?

— Четырнадцать, отец.

Замуж! Как интересно!

— Самое время.

Вошла мать. Я опустила глаза, чувствуя себя неловко оттого, что стояла перед отцом, который рассматривал меня как мужчина. Но она не обратила на это внимания, встала рядом с ним и тоже меня оглядела. Они обменялись долгим понимающим взглядом.

— Я говорила тебе, Тиндарей.

— Да, Леда, ей нужен муж.

Моя мать залилась высоким, звонким смехом, который, по слухам, очаровал всемогущего Зевса. Ей было примерно столько же лет, сколько мне, когда ее нашли нагой в обнимку с огромным лебедем, стонущую и кричащую от наслаждения. Она быстро соображала: «Зевс, Зевс, этот лебедь — Зевс, он взял меня силой!» Но я, ее дочь, прекрасно все понимала. Каково это — чувствовать прикосновение восхитительных белых перьев? Три дня спустя отец выдал ее за Тиндарея,[9]и она дважды родила ему близнецов: сначала Кастора и Клитемнестру, а потом, через несколько лет, меня с Полидевком. Но сейчас все думают, будто это Кастор и Полидевк — близнецы. Или что мы родились четверней. Если так, то кто из нас был от Зевса и кто — от Тиндарея? Загадка.

— Женщины в моем роду созревают рано и много страдают.

Леда, моя мать, все еще смеялась.

Но отец не смеялся. Его ответом было краткое и довольно мрачное «да».

— Найти ей мужа не составит труда. Тебе придется отгонять их дубиной, Тиндарей.

— Ну, она знатного рода, с богатым приданым.

— Чушь! Она так красива, что не важно, есть у нее приданое или нет. Верховный царь Аттики сделал нам одолжение — он разнес славу о ее красоте от Фессалии до Крита. Не каждый день муж, настолько умудренный годами и пресыщенный, как Тесей, теряет голову настолько, чтобы похитить двенадцатилетнего ребенка.

Губы отца напряглись.

— Я предпочел бы об этом не говорить, — жестко сказал он.

— Как жаль, что она красивее Клитемнестры.

— Клитемнестра подходит Агамемнону.

— Как жаль, что у Микен нет еще одного верховного царя.

— В Элладе еще три верховных царя.

В нем заговорила практическая сметка.

Я тихонько отошла в тень, не желая, чтобы меня заметили и заставили выйти. Разговор шел обо мне, и это было очень интересно. Мне нравилось, когда меня называли красавицей. Особенно когда говорили, что я красивее Клитемнестры, моей старшей сестры, которая вышла замуж за Агамемнона, верховного царя Микен и всей Эллады. Пусть она никогда мне не нравилась, но в мои детские годы она внушала мне благоговейный трепет, когда проносилась по залам дворца в очередном приступе гнева — огненно-рыжие волосы вставали дыбом от ярости, черные глаза метали молнии. Я ухмыльнулась. Она точно извела мужа своими припадками, будь он хоть трижды верховный царь! Хотя Агамемнон явно был способен держать ее в узде. Такой же властный, как Клитемнестра.

Мои родители обсуждали мой брак.

— Я, пожалуй, разошлю гонцов ко всем царям.

— Да, и чем скорее, тем лучше. Хотя новые боги и хмурят брови на полигамию, многие из царей не взяли себе цариц. Идоменей, к примеру. Ты только представь! Одна дочь — на троне Микен, а вторая — на критском. Какой триумф!

Отец заколебался:

— Крит уже не обладает такой властью, как прежде. Эти два трона нельзя сравнивать.

— Филоктет?

— Да, он достойный муж, ему пророчат великие подвиги. Однако он царь Фессалии, а значит — вассал Пелея и Агамемнона. Я больше склоняюсь к Диомеду, он только что вернулся из похода на Фивы и купается в богатстве не меньше, чем в славе. И Аргос лежит по соседству. Если бы Пелей был моложе, то я не искал бы никого другого, но, говорят, он отказывается жениться вторично.

— Что проку рассуждать о тех, кто недоступен, — тут же вставила мать. — Всегда останется Менелай.