«Дженнифер, немедленно перестань плакать!»

Большими, жадными глотками она хватала спертый горячий воздух, плотным комком сбившийся под покрывалом.

«Хорошо… Постараюсь».

Это оказалось не так легко, как хотелось бы. Дженнифер удалось успокоиться лишь через несколько минут. И хотя в конце концов рыдания и горловые спазмы утихли, она ничего не могла поделать с дрожью, пронизывавшей все тело и особенно ноги. Мышцы периодически непроизвольно сокращались, и из-за этого девушка не могла отделаться от ощущения, что ее тело представляет собой некую студенистую массу. Ей казалось, будто распалась цепочка, которая прежде связывала воедино ее мысли, чувства и телесные реакции, и в результате каждая из этих сфер ее личности существовала теперь сама по себе, вне всякого соотношения с остальными. Дженнифер не могла ни на чем сосредоточиться и потому не была способна взять ситуацию под контроль. Ее сознание тщетно пыталось выудить из беспорядочного потока мыслей и ощущений хоть какую-нибудь зацепку, которая позволила бы ей понять, что́ все-таки произошло и чего стоит ждать от будущего.

Дженнифер продолжала дрожать, несмотря на то что ни капельки не замерзла. Более того, в помещении, где она находилась, было жарко. Она почувствовала, как ее обдают потоки теплого воздуха, и в первый раз за все время вдруг осознала, что раздета практически донага. При этом она не могла вспомнить ни того, как ее раздевали, ни того, как она вообще оказалась в этой комнате. Единственное, что врезалось в память, был мужской кулак, сразивший ее, словно пуля, и затем — удар от падения: это ее швырнули в кузов грузовика. Все перепуталось в мозгу девушки, и она не была уверена даже в том, что события, всплывшие сейчас в ее памяти, действительно происходили. В какой-то момент ей подумалось, что это лишь сон. Она вообразила, что, если сохранять спокойствие, она вновь проснется в собственной кровати, у себя дома и, как обычно, выйдет на кухню, чтобы приготовить кофе с печеньем «Поп-Тарт» и в очередной раз поразмыслить над планом побега. Усиленно сжимая веки, Дженнифер твердила себе: «Проснись! Проснись!» — прекрасно понимая, что пробуждения от этого кошмарного сна не последует.

«Ладно, Дженнифер, — вновь обратилась она к своему альтер эго, — сконцентрируйся на чем-то одном, всего лишь на какой-то одной реально существующей вещи. И пусть это станет твоей точкой отсчета».

Внезапно девушка ощутила невыносимую жажду. Она провела языком по губам и почувствовала, что они высохли и растрескались. Во рту остался вкус крови. Затем она ощупала языком зубы: все были на месте. Наморщила нос: боли не было — значит, цел.

«Ну вот, уже кое-какая полезная информация: твой нос не сломан, а зубы не выбиты. И это совсем не плохо».

Дженнифер почувствовала непонятный зуд в районе живота. К тому же в руке было какое-то странное ощущение, природу которого она не могла понять. Это смутило ее еще больше.

Нужно было решить задачу с двумя неизвестными: первое — ее собственное состояние, второе — место, где она находилась. Следовало найти хоть что-то определенное в окружающей тьме, получить хоть какую-то информацию о том, где она и что все-таки с ней происходит.

Решение этой простой на первый взгляд задачи никак не давалось Дженнифер. Чем больше силилась она контролировать происходящее, тем меньше ей это удавалось. Девушке казалось, что темнота, скрывшая от нее окружающий мир, стала просачиваться ей внутрь, — словно черная тряпка, застившая реальность, одновременно закрыла ей доступ к собственному внутреннему миру. У Дженнифер было такое чувство, будто все ее существо сконцентрировалось где-то в районе живота и не желало подчиняться сознанию, которое, в свою очередь, переполнял ужас небытия. В отчаянии ее вдруг посетила мысль, показавшаяся еще более страшной, чем все прежние ощущения: «Дженнифер, ты жива! И хотя ты не знаешь, что именно с тобой случилось, ясно одно: это нечто такое, о чем ты никогда не догадывалась и не могла даже предположить, что с тобой это может произойти. Это будет небыстро. И наверняка нелегко. И сейчас это — только начало».

Пленнице стало казаться, что ее засасывает по спирали вниз некий смерч или водоворот. Или некая черная дыра, зияющая во вселенской пустоте. Ноги Дженнифер продолжали дрожать, и она почувствовала, что вопреки всем стараниям к горлу вновь подступают рыдания. Она не могла сопротивляться страху, и оттого все тело ее пронизывали сильнейшие спазмы. Так продолжалось вплоть до момента, когда Дженнифер услышала звук открывающейся двери.

Всем телом она подалась навстречу этому звуку. Стало ясно, что теперь кто-то был с ней в одном помещении.

В долю секунды девушка четко осознала тот факт, что, хотя главный ужас ее положения состоял именно в совершеннейшем одиночестве, оставаться здесь, в этой комнате, абсолютно одной было бы куда лучше, нежели оказаться в компании тех, кто мог проникнуть сюда. Спина ее рефлекторно изогнулась, все мускулы напряглись. Если бы Дженнифер могла видеть себя со стороны, то, вероятно, подумала бы, что ее тело среагировало на услышанный звук словно на сильный разряд электричества.

* * *

«А я, оказывается, уже старик», — сказал себе Адриан, глядя в зеркало на комоде своей покойной жены. Перед этим небольшим зеркалом в деревянной раме ежедневно, на протяжении многих лет, супруга Адриана, прежде чем выехать из дому субботним вечером, задерживалась на несколько секунд, дабы лишний раз убедиться, что с внешностью ее все в порядке. Адриан подумал, что всем женщинам свойственно перед выходом в свет дважды проверять, как они выглядят: эта незамысловатая процедура укрепляла в них уверенность, что одежда сидит как полагается и все детали костюма сочетаются друг с другом по цвету, размеру и фасону. Что же до самого Адриана, то ему, напротив, всегда было по большому счету все равно, в каком виде он предстанет перед окружающими. Ему по душе была некоторая неряшливость, неизменно присутствовавшая в его внешнем облике: неглаженая рубашка, мешковатые брюки, неровно повязанный галстук — все это, как считал Адриан, соответствовало его академической профессии. «Я всегда выглядел словно карикатура на профессора, но это именно потому, что я был именно настоящим профессором. Я был рыцарем науки». Он поднял с комода несколько седых волос, упавших с его головы, а затем провел рукой по белой щетине на подбородке и потрогал морщины на шее. «Возраст оставляет на теле следы, — подумал Адриан. — Возраст — и жизненный опыт».

За спиной вновь раздался знакомый голос:

— Ты знаешь, что видел.

— Здравствуй, Посси, — сказал Адриан, улыбаясь. — Ты уже говорила мне это. Всего пару минут назад.

Он помолчал. Сколько времени он уже находился здесь, в спальне, с пистолетом в руке, окруженный воспоминаниями и призраками прошлого? Возможно, час. Или, может быть, два.

Он называл жену Посси: это прозвище было известно только самым близким членам семьи. Оно появилось, когда ей было девять лет. В то лето выводок опоссумов поселился на чердаке их дачного домика. Вот тогда-то будущая жена Адриана и сообщила родителям, а также братьям и сестрам, что любые попытки прогнать незваных гостей будут пресечены всеми возможными способами, какие только имеются в распоряжении одержимого ребенка, — от слез до истерики. В результате, по крайней мере в течение одного лета, семейству пришлось мириться со звуками скребущихся по карнизам когтистых лапок, с угрозой заразиться неведомыми страшными недугами и с вполне естественным чувством отвращения к животным, имеющим привычку наблюдать в сумерках за людьми своими маленькими внимательными глазками. При этом опоссумам не потребовалось много времени, чтобы открыть для себя массу чудесных возможностей, предоставляемых кухней дачного дома, — особенно после того, как они инстинктивно почувствовали, что благодаря девятилетней покровительнице они обладают в этом доме неким уникальным статусом. «Да, такой уж был у Кассандры характер, — с улыбкой вспомнил Адриан. — Она всегда стояла на своем до победного конца».