– Вы меня хорошо слышите, Говард?

И Говард сказал, хорошо. Тогда Вики принесла в конверте вопросы за тысячу фунтов. Был очень напряженный момент, когда Лэдди разорвал конверт, и, только посмотрел на бумажку, по лицу было видно, он знает: вопросы очень трудные. Потом пошла обычная белиберда про отведенное на ответы время, первый ответ будет признан действительным ответом Говарда, никакой второй попытки, думайте очень старательно, прежде чем отвечать. И Лэдди сразу прочитал три вопроса, и спросил Говарда, понял ли он, и Говард сказал, что понял. Но, конечно, для меня, как и для всей прочей публики, эти вопросы просто не имели никакого смысла. А потом Лэдди стал задавать каждый вопрос отдельно, а часы начали тикать, а Говард отвечал на каждый вопрос старательно и очень четко. Может, вы сейчас как бы хотите спросить, откуда я знаю все эти вопросы, а также ответы, просто помню, или еще что-нибудь, но факт тот, что была копия всех вопросов, которые Говарду задавали, как бы наподобие сувенира, и я эту копию сохранила. Бедный, бедный Говард.

Вопрос № 1 был такой:

– Средневековая литература. Кто авторы следующих произведений? «Исповедь влюбленного»; «Завещание Крессиды»; «Видение о Петре Пахаре».

И Говард ответил:

– Джон Гауэр; Роберт Хенрисон, Уильям Ленгленд.

Конечно, это было правильно, начались очень бурные аплодисменты, но мне просто на миг пришло в голову, причем как если бы это думал сам Говард, а вовсе не я, что подло и гнусно аплодировать тому, о чем никто не имеет никакого понятия, и что никого ничуточки не интересуют трое этих мужчин, кто б они ни были, а я представляла их всех бородатыми и очень старомодно одетыми, грязными и немытыми, причем все они мертвые и великие, упокоенные, и как бы презирают всех собравшихся здесь, в этой студии. А я их никогда не читала, даже не слыхала про них, и почувствовала какую-то жалость и злобу, и представила мысленно мистера Слессора, нашего так называемого учителя английского, с его вечным «старик, рехнуться можно» и с его балдежной музыкой, и меня затошнило, и я обозлилась. И все это приблизительно за одну секунду.

Вопрос № 2 был такой:

– Елизаветинская драма. Кто написал «Праздник башмачника», «Варфоломеевскую ярмарку» и «Новый способ платить старые долги»?

И Говард сказал:

– Томас Деккер; Бен Джонсон; Филип Массинджер.

И он снова был прав, и под громкие аплодисменты я как бы увидела трех других бородатых мужчин, молчаливых, прославленных, и у всех в ушах были маленькие золотые колечки, а на шее пышные оборчатые воротники. И вот теперь нам действительно предстояло узнать, выйдет у Говарда или нет, так как все зависело от последнего вопроса, и, если Говард ответит неправильно хоть на одну его малую часть, надо будет прощаться с деньгами, и ждать кучу насмешек и гадостей по возвращении в Брадкастер.

Вопрос № 3 был такой:

– Современный роман. Кто авторы следующих произведений? «Послы», «Где не ступали ангелы», «Хороший солдат».

И Говард сказал:

– Генри Джеймс; Эдвард Морган Форстер; Форд Мэдокс Хьюфер.

Потом настала мертвая тишина, потому что Лэдди не сказал, как всегда до сих пор говорил: «И вы правы». Вместо этого как бы задумался над своим клочком бумаги, кажется, даже немножко затрясся. И сказал:

– Мне действительно ужасно жаль, Говард, страшно жаль, ведь вы сделали такую крошечную ошибку… – Публика охнула очень громко о-о-о-х-х-х. – Такую крошечную ошибку, – сказал Лэдди погромче. – У меня тут написано, это не Форд Мэдокс Хьюфер, а Форд Мэдокс Форд.

– Правильно, – сказал Говард, – Форд Мэдокс Форд.

– Мне действительно жутко жалко, Говард, но у вас нет второго шанса. Действителен ваш первый ответ, я ведь это ясно сказал, правда? – Видно было, бедный Лэдди чуть не плачет, а я была готова под пол провалиться, но по-прежнему верила в Говарда, Говард должен быть прав, а в бумажке должна быть ошибка. И Говард сказал:

– Все правильно. Его звали Форд Мэдокс Хьюфер, а потом он сменил фамилию на Форд Мэдокс Форд. Понимаете, это один и тот же человек. Спросите у кого хотите.

Тут началось типа хаоса. Можно было представить, одни, как сумасшедшие, названивают разным людям но телефону, другие в каком-то другом конце студии роются, как сумасшедшие, в толстых книгах, а тем временем органист, с которым я уже познакомилась и сочла не очень милым, играет на своем электрооргане какую-то загробную музыку, чтобы заполнить время. И в публике был настоящий кромешный ад, велись споры, люди все время хлопали меня по спине и говорили: «Ну, ну, девочка!» Но очень скоро Лэдди принял от Вики клочок бумаги и тогда закричал по-настоящему очень громко:

– Он прав, он совершенно прав! Слышите все, он абсолютно прав! – А потом вытащил Говарда из кабины, начал трясти ему руку, две девушки его целовали, но я не возражала, а потом я еще ничего не успела понять, как меня вытолкнули на сцену лицом к камерам, и я сама целовала Говарда, и видела собственными глазами чек на тысячу фунтов, и громко гремел приветственный радостный хор, а потом шоу кончилось. И Говард сказал, обнимая меня:

– Это все пустяки, крошка, полный ноль. Это только начало.

А потом нас утащили со сцены выпить по рюмке.

Мы сели в поезд обратно до настоящего Лондона, и Говард у вокзала кликнул такси, и нас привезли в какой-то по-настоящему большой отель, прямо в центре Лондона. Казалось, будто весь мир был у нас под ногами, когда мы ехали по суетливому городу, окруженные сплошными огнями, такси останавливалось очень часто, попадало в дорожные пробки, но я не возражала, я никуда не спешила, держа в такси Говарда за руку, как бы снова вернувшись во времена нашего ухажерства. Казалось, у Лондона как бы свой особенный собственный запах, другой, чем запах Брадкастера, типа запаха огромного крупного города, но в тот вечер для нас он и не был особенно крупным. Мы приехали в отель, огромный, гигантский, сплошь с огнями внутри, люди входили и выходили, вертящаяся дверь так и не переставала вертеться, портье подошел открыть для нас дверцу такси, Говард дал ему серебряную монетку, и правильно сделал. Тут я вспомнила, что у нас собой вообще нет багажа. Это было глупо, я никак не могла чуточку не посмеяться, хотя также чуть-чуть устыдилась. Мы уходили в то утро из дома, одевшись с ног до головы, и даже не подумали захватить хоть зубную щетку. Наверно, потому, что чувствовали себя свободными, как ветер, – я, в любом случае, бросив работу в супермаркете, – а ведь даже зубная щетка внушает тебе ощущение какой-то к чему-то привязанности. Говард тоже был вынужден посмеяться, потому что тоже не подумал, и теперь мы гадали, что делать, ведь все магазины закрыты. Нельзя было просто войти и без всякого багажа взять номер на ночь, хотя в один момент Говард сказал: почему бы и нет? Портье, очень милый крупный мужчина с целой кучей медалей, очень заинтересовался, о чем мы с Говардом разговариваем и над чем смеемся. Такой по-отечески заботливый тип. Раз мы в таком положении, сказал он, ситуация несколько осложняется, за администраторской стойкой всегда опасаются самого худшего, а этот отель респектабельный. Тогда Говард объяснил, кто он такой, и портье сказал: