Несколько минут ты ковыряешь носком белоснежной туфельки сырую землю, выписывая на ней корявые поперечные восьмерки – множество неправильных бесконечностей, пересекающихся друг с другом. Едва ли в этот момент тебе приходит в голову, что бесконечность может быть лишь одна. Ты думаешь совсем о другом. Наконец, словно очнувшись, поднимаешь глаза.

«Иди сюда», – шепчешь одними губами.

Я и так здесь. Несколько секунд уходит на вялые размышления о том, чего же ты от меня хочешь. Наконец я догадываюсь. Подхожу вплотную к покореженному стволу, поворачиваюсь лицом и обхватываю его руками, в точности повторяя твои движения. Ты задираешь голову, почти упираясь в выжженную кору подбородком. Я задираю голову и тоже почти упираюсь подбородком в кору. В темноте ты нащупываешь мои пальцы, накрываешь их своими, и мы начинаем глупейшие ритуальные пляски вокруг священного дерева.

Над головой кружатся корявые ветки. В просветах между черными листьями видны рваные лоскуты такого же черного неба, и звезды на нем – как дырки в сыре. Ты все тянешь меня за руку, начинаешь кружиться быстрее, еще быстрее. Звезды, застрявшие между ветками, сыплются вниз, отскакивают, ударяясь о землю, и снова взлетают. Развлечение из разряда экстремальных, если учесть, что каждая из них может запросто свалиться прямо на голову. Хочется закрыть лицо руками, чтобы его не поранили осколки.

Ты останавливаешься внезапно и смотришь в пустоту, будто ищешь кого-то. Находишь меня, издаешь радостный возглас и тут же, не справившись с головокружением, падаешь на траву. Пышная юбка задирается кверху, открывая голые коленки, покрытые ссадинами.

В это мгновение я по-настоящему счастлив. Я говорю тебе об этом, ты в ответ тихонько закрываешь и снова открываешь глаза, давая понять, что чувствуешь то же самое. Мы сидим на траве, возле Священного Дуба, и в этом миг ничто не может уже позволить мне усомниться в том, что он на самом деле священный. Ты тихонько кладешь голову мне на плечо, позволяя вдыхать аромат твоих волос. Время, вздрогнув, останавливается. Вместе с временем останавливается кружение звезд и биение моего сердца. В абсолютной тишине я слышу шорох твоих ресниц и вдруг, млея от собственной дерзости, быстро целую тебя в щеку.

По коже пробегает суетливая стайка колючих мурашек. Жду несколько секунд, когда же разверзнутся небеса или земля под ногами. Ничего такого не происходит – все по-прежнему, только на твоих губах играет насмешливая улыбка. Если бы я знал, что этот номер может пройти безнаказанным, я бы осуществил первую попытку гораздо раньше.

«Еще три года», – шепчешь ты.

Я в ответ молчу. Мне давно известно, что должно произойти через три года. Твой актерский талант – явление общепризнанное, преподаватель школьного драмкружка пророчит тебе большое будущее. Между драмкружком в средней школе провинциального города и сценой Большого театра есть, наверное, небольшая разница.

Тебе наплевать на то, что говорит о твоем таланте преподаватель школьного драмкружка. Потому что ты и без него все прекрасно знаешь.

Ты видишь себя именно на сцене Большого.

А я в такие моменты почему-то не могу представить себя даже в зрительном зале. В первом ряду, с букетом цветов, с глупой улыбкой на лице. «Инга, ты помнишь, мы когда-то жили по-соседству и учились в параллельных классах… Ты помнишь, каждое лето мы убегали по ночам в парк… Ты помнишь, Инга? Ты помнишь?»

Через три года, закончив школу, ты собираешься уехать в Москву и поступить в театральный институт. Твои планы на будущее четкие, определенные и незыблемые. Мне еще ни разу не хватило духу задать тебе вопрос, который мучает меня, когда я думаю об этом.

А как же я?

Набираю в легкие побольше воздуха. Даже зажмуриваю глаза, чтобы было не так страшно. Выдыхаю:

«А…»

На большее оказываюсь не способен. Вместо этого после паузы говорю что-то невразумительное:

«… если ты не поступишь?»

Ты откидываешь голову назад и внимательно смотришь на меня. Так внимательно, как будто первый раз в жизни меня увидела. Твой взгляд, как рентгеновский луч, просвечивает меня насквозь. Кажется, ты обо всем догадалась. Не выдержав молчания, спрашиваю снова:

«А если ты не поступишь? Ну мало ли что бывает! Просто не повезет, не пройдешь по конкурсу, потому что…»

«Я умру», – коротко обрываешь ты мои глупые рассуждения о превратностях судьбы.

«Что?!» – выдыхаю я, пораженный этим словом.

«Если я не поступлю – умру, – терпеливо объясняешь ты. И добавляешь: – Сразу же. Или, может, на следующий день».

Меня парализует. Впервые в жизни мне хочется тебя ударить. Сделать тебе больно. Показать, что всему есть предел. Даже моему терпению, которое, казалось бы, безгранично.

Не могу произнести ни слова. Не могу сдвинуться с места и даже не могу дышать.

«Эй!» – ты щелкаешь в воздухе пальцами.

Отчаянно пытаюсь отыскать искры смеха в твоих глазах. Исследуя их, добираюсь до самого дна и понимаю, что ты сейчас не шутишь. И вдруг спрашиваю, беспомощно и жалко, почти что плача:

«А как же… я? Если ты…»

Ты наконец улыбаешься. Я облегченно вздыхаю и готов в эту минуту простить тебе еще сотни и тысячи таких же нелепых и жестоких розыгрышей. Поднимаюсь с земли, протягиваю тебе руку. Эпизод исчерпан – это была шутка. Через несколько минут от нее не останется даже воспоминания.

«Бедный, – шепчешь ты и гладишь меня по руке. – Не переживай. Я обязательно что-нибудь придумаю».

Я снова цепенею:

«В смысле?»

«В смысле, если мне придется умереть. Я что-нибудь придумаю… насчет тебя. Чтобы тебе не было одиноко. Я подыщу себе замену. Я очень постараюсь. Ты даже не поймешь, что я…»

С тихим смехом ты уворачиваешься от моей руки – пальцы демонстративно сжаты в кулак, будто я и правда собирался приложить этот кулак к твоей физиономии. Некоторое время сходим с ума, гоняясь между деревьями. Голова начинает кружиться, твой смех звенит нежными колокольчиками, которые подвешены к каждому дереву разноцветной новогодней гирляндой.

Останавливаешься, вытянув перед собой обе руки. Прислоняешься спиной к дубовому стволу и некоторое время громко дышишь. Я стою напротив и дышу точно так же громко. Игра окончена. Но ночь впереди, и я знаю, что нас ждет еще много всего интересного.

Однако на этот раз ошибаюсь. Твое дыхание успокаивается, лицо становится серьезным и задумчивым. Через секунду ты вдруг падаешь на колени перед искореженным молнией дубовым стволом, снова повергая меня в состояние ступора. Сердце мое привычно останавливается, и в ночной тишине я слышу твои странные слова:

«Священный Дуб, прошу тебя, пожалуйста…»

До меня не сразу доходит, что это молитва. Последняя язычница в истории христианства, ты творишь молитву, обращаясь к дереву. В этот момент происходит что-то странное – исчезают звуки. Не слышно ни шума ветра, ни легкого шороха листьев, ни вечного треска сверчков. Птицы зависают в воздухе, не имея возможности взмахнуть крыльями.