Под дубом на вершине горы, откуда открывался вид на больной город, Жоан принесенной им лопатой стал копать небольшую могилку. Стояло солнечное октябрьское утро. Когда гроб скрылся под землей, они снова стали молиться. Жоан огляделся вокруг и глубоко вздохнул, наполнив легкие воздухом. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он различал деревья, скалы, какие-то цветочки среди травы и летающих над ними птиц. Он заметил, что Анна смотрит на него: она также глубоко вдыхала свежий утренний воздух.

– Мы столько потеряли, – сказала она подавленно. – Сколько же мы всего потеряли…

– Да, это невозможно пережить. Но мы должны смотреть вперед, Анна, – ответил Жоан, стараясь поддержать ее, хотя сам чувствовал такую пустоту в сердце, которую никогда не будет в состоянии заполнить. – Мы есть друг у друга, у нас есть дети и семья.

Они пометили дерево крестом, чтобы забрать тело, когда эпидемия закончится, и похоронить его в святом месте. После этого направились назад в город.

Вернувшись домой, они решили, что их дети Рамон и Томас останутся с тетей и дядей до тех пор, пока не пройдет достаточного для дезинфекции времени.

– Я попрошу Марию и Педро ничего не говорить детям, – сказал Жоан Анне и Эулалии. – Мы сами сделаем это, когда сможем. Для них это будет ужасным известием.

– Как же мне тяжело не видеть их! – заплакала Анна. – Но эта болезнь очень заразная, и мы должны стараться избегать опасности.

– А мне страшно жаль никогда больше не увидеть их, – с грустью сказала Эулалия. Ее взгляд казался странным.

– Никогда больше? – переспросил Жоан.

Эулалия какое-то время выдерживала его взгляд, а потом бросилась к лохани, куда ее вырвало.

– Что с вами, Эулалия? – спросила Анна с беспокойством.

Старая женщина пощупала свои подмышки.

– У меня болит голова, гнойники в подмышках, и я чувствую, что поднимается температура. Я больна чумой.

Жоан и Анна в ужасе посмотрели друг на друга.

– Я ухожу, – сказала Эулалия и направилась в кухню, чтобы взять корзинку. – Я не хочу, чтобы вы подвергались опасности. Только возьму немного еды и воды.

– Даже речи быть об этом не может! – заявила Анна. – Вы останетесь здесь, и мы будем ухаживать за вами. Все вместе мы выкарабкаемся.

Эулалия посмотрела на свою невестку и спросила с горькой улыбкой:

– А если нет?

– Тогда мы все вместе умрем, – решительно ответила Анна.

111

Жоан обратился к самым известным врачам, которые прибыли в своих птичьих масках и несколько раз пускали кровь Эулалии. Все врачи использовали один и тот же метод. Также они назначали примочки, чтобы бубоны созрели, а потом вскрывали их хирургическими скальпелями и прижигали огнем.

Жоан вдыхал запах жженой плоти своей матери, слышал ее крики и едва сдерживался, ибо отчаяние и ужас были сильнее его. Несмотря на все страдания, через которые пришлось пройти Эулалии, Жоан видел, как она постепенно угасала, и старался проводить побольше времени рядом с ней. За Эулалией ухаживали только он и Анна, поскольку с момента болезни Катерины служанки стали жить в семье Педро и Марии и помогали им следить за детьми. Единственной обязанностью помощниц по дому оставалось ходить за водой к источнику. Они оставляли кувшины в книжной лавке, откуда их потом забирали Жоан и Анна.

– Спасибо тебе за все эти годы, подаренные мне, когда я свободной жила в своей семье, Жоан, – сказала Эулалия, как только жар чуть ослаб. – Я думала, что никогда уже больше не увижу ни тебя, ни Габриэля. Я была очень счастлива.

Жоан ласково посмотрел на мать и взял ее за руку. Он понимал, что Эулалия потеряла всякую надежду выжить и прощалась с ним. Он вспомнил, с какой любовью она ухаживала за ним, когда он был ребенком. Мать, так же как и отец, была для него главной фигурой в том утраченном раю его детства. Она успокаивала его, если он разбивал коленки, кормила, когда он был голоден, ухаживала за ним, если ему было холодно или он заболевал. Жоан вспоминал те жуткие события двадцатилетней давности, когда пиратская галера напала на их деревню и уничтожила тот кусочек рая на берегу моря. Не только его отец сражался, пытаясь защитить семью, но и она, его мать, отчаянно боролась, чтобы дать возможность убежать своим детям – Жоану и Габриэлю. Позже на память ему пришли чудесные воспоминания о солнечном октябрьском дне, когда они снова встретились после десяти лет рабства и разлуки. Это произошло в Лигурии, в деревне Вернацца, которая находилась на крутой горе, возвышавшейся над морем и покрытой виноградниками. Он погладил иссохшую руку своей матери, которую невозможно было узнать из‑за худобы, темных пятен и гнойников, и вспомнил объятие и тот почти по-детски безудержный плач, который он не смог сдержать, несмотря на то что разменял тогда уже третий десяток.

– Спасибо вам, мама, – ответил он, стараясь не показывать слез, наворачивавшихся на глаза. – За тот рай, в который вы превратили мое детство. И за то, что вы всегда заботились о нас и защищали нас. Самоотверженность и любовь, с которой вы ухаживали за Катериной, стали причиной вашей болезни.

– Нет, бедняжка Катерина не виновата, – ответила Эулалия, глядя на сына своими темными глазами, совсем недавно еще полными жизни, а сейчас угасавшими. – Это была воля Божья. Приведи ко мне исповедника, прошу тебя.

Жоан пошел в церковь Троицы – Тринитат, где собиралась гильдия книготорговцев. Когда выяснилось, что все священники умерли от чумы, он отправился в другую церковь. Оказалось, что найти священника еще сложнее, чем врача. Те, кто не сбежал, были больны, мертвы или слишком заняты. В конце концов он решил пойти в монастырь Святой Анны. Чума также не обошла его стороной: двое монахов умерли, а другие были больны; тем не менее Жоан знал, что если суприор держится на ногах, то не оставит умирающего, пусть даже тот заражен чумой. И суприор не отказал.

Потом через весь город, усеянный трупами, он направился к дому Габриэля и в шоке остановился, увидев, что из одного окна свешивается черное полотнище. Он едва не развернулся, чтобы уйти домой, так и не постучав в дверь, но набрался мужества и сделал это.

– Вчера умер мой старший сын, – сообщил Габриэль. Улыбка уже не светилась сквозь его бороду, а глаза покраснели от слез. – И у моей средней дочери лихорадка.

Жоан забыл обо всех предосторожностях относительно болезни и крепко-крепко обнял брата.

– Моя малышка Катерина умерла, – сказал он, не сумев сдержать рыданий. – И наша мать при смерти.

Оба снова застыли в долгом безмолвном объятии, черпая силы и теплоту друг у друга; ни у Жоана, ни у Габриэля не было слов, чтобы говорить о стольких несчастьях.

Габриэль недолго прощался с матерью: она почти не могла говорить, а боль за жену и детей мучила его. Он встал на колени перед кроватью матери, взял ее за руку и говорил с ней, перемежая слова молитвами, потому что она почти не отвечала. Наконец Эулалия бессильно закрыла глаза и погрузилась в лихорадочный сон. Когда на прощание Габриэль снова обнял Жоана, оба знали, что это объятие наверняка будет последним. Затем Габриэль побежал домой, чтобы как можно скорее воссоединиться со своей семьей.