Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лебедев даже руки сложил, как бы в мольбе.
– Что же? Как же способствовать? Будьте уверены, что я весьма желаю вас вполне понять, Лебедев.
– Единственно в сей уверенности я к вам и явился! Чрез Нину Александровну можно бы подействовать; наблюдая и, так сказать, следя за его превосходительством постоянно, в недрах собственного его семейства. Я, к несчастию, незнаком-с… к тому же тут и Николай Ардалионович, обожающий вас, так сказать, всеми недрами своей юной души, пожалуй, мог бы помочь…
– Н-нет… Нину Александровну в это дело… боже сохрани! Да и Колю… Я, впрочем, вас еще, может быть, и не понимаю, Лебедев.
– Да тут и понимать совсем нечего! – даже привскочил на стуле Лебедев. – Одна, одна чувствительность и нежность – вот всё лекарство для нашего больного. Вы, князь, позволяете мне считать его за больного?
– Это даже показывает вашу деликатность и ум.
– Объясню вам примером, для ясности взятым из практики. Видите, какой это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше, к которой без денег ему являться нельзя и у которой я сегодня намерен накрыть его, для его же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши он даже настоящее преступление, ну там бесчестнейший проступок какой-нибудь (хотя он и вполне не способен к тому), то и тогда, говорю я, одною благородною, так сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший человек-с! Поверьте, что пяти дней не выдержит, сам проговорится, заплачет и во всем сознается, – и особенно если действовать ловко и благородно, чрез семейный и ваш надзор за всеми, так сказать, чертами и стопами его… О благодушнейший князь! – вскочил Лебедев даже в каком-то вдохновении. – Я ведь и не утверждаю, что он наверно… Я, так сказать, всю кровь мою за него готов хоть сейчас излить, хотя согласитесь, что невоздержание, и пьянство, и капитанша, и всё это, вместе взятое, могут до всего довести.
– Такой цели я, конечно, всегда готов способствовать, – сказал князь, вставая, – только, признаюсь вам, Лебедев, я в беспокойстве ужасном; скажите, ведь вы всё еще… одним словом, сами же вы говорите, что подозреваете господина Фердыщенка.
– Да кого же более? Кого же более, искреннейший князь? – опять умилительно сложил руки Лебедев, умиленно улыбаясь.
Князь нахмурился и поднялся с места.
– Видите, Лукьян Тимофеич, тут страшное дело в ошибке. Этот Фердыщенко… я бы не желал говорить про него дурного… но этот Фердыщенко… то есть, кто знает, может быть, это и он!.. Я хочу сказать, что, может быть, он и в самом деле способнее к тому, чем… чем другой.
Лебедев навострил глаза и уши.
– Видите, – запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, – мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, – понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, – вот в чем главное, понимаете?
– А кто вам сообщил это про господина Фердыщенка? – так и вскинулся Лебедев.
– Так, мне шепнули; я, впрочем, сам этому не верю… мне ужасно досадно, что я принужден был это сообщить, уверяю вас: я сам этому не верю… это какой-нибудь вздор… Фу, как я глупо сделал!
– Видите, князь, – весь даже затрясся Лебедев, – это важно, это слишком важно теперь, то есть не насчет господина Фердыщенка, а насчет того, как к вам дошло это известие. (Говоря это, Лебедев бегал вслед за князем взад и вперед, стараясь ступать с ним в ногу.) Вот что, князь, и я теперь сообщу: давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после того как уже он мне рассказал о пожаре и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мне намекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле сделал ему некоторые вопросы и вследствие того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства… Собственно, так сказать, из одного благодушия. Ибо он и лжет единственно потому, что не может сдержать умиления. Теперь изволите видеть-с: если он солгал, а я в этом уверен, то каким же образом и вы могли об этом услышать? Поймите, князь, ведь это было в нем вдохновение минуты, – то кто же, стало быть, вам-то сообщил? Это важно-с, это… это очень важно-с и… так сказать…
– Мне сказал это сейчас Коля, а ему сказал давеча отец, которого он встретил в шесть часов, в седьмом, в сенях, когда вышел зачем-то.
И князь рассказал всё в подробности.
– Ну вот-с, это, что называется, след-с, – потирая руки, неслышно смеялся Лебедев, – так я и думал-с! Это значит, что его превосходительство нарочно прерывали свой сон невинности, в шестом часу, чтоб идти разбудить любимого сына и сообщить о чрезвычайной опасности соседства с господином Фердыщенком! Какой же после того опасный человек господин Фердыщенко и каково родительское беспокойство его превосходительства, хе-хе-хе!..
– Послушайте, Лебедев, – смутился князь окончательно, – послушайте, действуйте тихо! Не делайте шуму! Я вас прошу, Лебедев, я вас умоляю… В таком случае, клянусь, я буду содействовать, но чтобы никто не знал; чтобы никто не знал!
– Будьте уверены, благодушнейший, искреннейший и благороднейший князь, – вскричал Лебедев в решительном вдохновении, – будьте уверены, что всё сие умрет в моем благороднейшем сердце! Тихими стопами-с, вместе[261]! Тихими стопами-с, вместе! Я же всю даже кровь мою… Сиятельнейший князь, я низок и душой и духом, но спросите всякого даже подлеца, не только низкого человека: с кем ему лучше дело иметь – с таким ли, как он, подлецом или с наиблагороднейшим человеком, как вы, искреннейший князь? Он ответит, что с наиблагороднейшим человеком, и в том торжество добродетели! До свидания, многоуважаемый князь! Тихими стопами… тихими стопами и… вместе-с.
X
Князь понял наконец, почему он холодел каждый раз, когда прикасался к этим трем письмам, и почему он отдалял минуту прочесть их до самого вечера. Когда он, еще давеча утром,