Услышал Эфраим, штукатур, разговор женщин. Покачал головой и сказал: «Когда вы спрашиваете, за что сделал Господь, Благословен Он, так Ицхаку и Шифре, спросите, кто мы такие и каковы наши заслуги, что Он, Благословенный, оказывает нам милость и посылает нам жизнь. Знает Господь, Благословен Он, что Он делает, и все, что Он делает, по справедливости Он делает, и нечего нам размышлять о Его суде. А если мы размышляем, так что мы выигрываем? Да только, глупости все это. Рабби Файш наверняка кошерный[127]человек. А теперь я спрошу тебя, Ривка, за что выпало ему то, что выпало? Пожалуйста, ответь мне на мой вопрос. Ой, добрые женщины, один ответ есть на все вопросы в мире, это ответ на наши злые дела. А теперь я спрошу вас, неужели есть в мире еще такой город, святой и дорогой и любимый, как Иерусалим? И почему приходит на него так много бедствий? И мало всех этих бед, так еще нет у нас питьевой воды. Или я спрошу тебя: разве есть в мире такая чудесная нация, как народ Израиля, и, несмотря на это, нас бьют и наказывают. И если приведет тебе кто-нибудь всякого рода доводы, станет легче тебе?» Сказала Гинда-Пуа: «И все-таки тяжело. Конечно, мы знаем, что милосердие Господа, Благословен Он, безгранично, если это так, почему Он не жалеет нас?» Покачал Эфраим головой и сказал: «Уже возопил царь Давид: „Почему, Господи, стоишь далеко, скрываешься во времена бедствия?“ И что ответил ему Господь, Благословен Он, Давиду? Сказал Он ему: „Я — тот, кто наполняет собой мир“. Разве есть перед Создателем ближний или дальний? Да только когда приходит беда, человек убежден, что Он, Благословенный, далек от него».

Так они спорили о том, о чем все люди спорят со дня сотворения мира и по сегодняшний день. И на каждый вопрос, который задавали Ривка и Гинда-Пуа, Эфраим отвечал им языком псалмов и напевал им подходящий стих, а они снова и снова спрашивали. Они — не находили ответа на свои вопросы, а Эфраим не понимал, что может оставаться еще вопрос после его ответов. Под конец вобрал Эфраим голову в плечи и пропел задушевным голосом стих из псалма… «Прильнула к праху душа моя, оживи меня по слову Твоему!»

Эфраим не удовлетворился только словами, а пошел с десятью евреями к Западной стене и не сошел с места, пока они не закончили книгу псалмов. А когда дошли до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса — единственную мою…», написал он имя Ицхака и имя его матери на клочке бумаги и вложил записку меж камней стены. А поскольку то, что исходит из уст детей, чистых от греха перед лицом Создателя, имеет больший вес, он собрал детей с улицы и произнес с ними псалмы. И когда дошел до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса — единственную мою…», повторил этот стих двести восемь раз, согласно гематрии имени Ицхака. Но все это не помогло, ведь приговор уже был подписан.

А теперь, дорогие друзья, когда мы оглядываемся на жизнь Ицхака, мы стоим потрясенные и устрашенные. За что он наказан так? Неужели за то, что он обрек на страдания собаку? Но ведь он не хотел этого, а только пошутил. Это и еще другое, хотя конец Ицхака Кумара не связан напрямую с его началом. По своей природе и по своим способностям должен был Ицхак обосноваться на земле, и был бы там счастлив, и привез бы отца, и братьев, и сестер. Несчастные эти, не видевшие светлой минуты в жизни, как они были привязаны к Эрец! Сестры Ицхака нашли бы здесь женихов, а Юделе пахал бы ее землю и складывал бы о ней чудесные стихи. А реб Шимон Кумар, отец Ицхака, товарища нашего, отец, которого все еще преследуют кредиторы, увидел бы счастье своих сыновей и дочерей и был бы счастлив. И Ты, оплот нашего спасения, Всеведущий и Всемогущий, Ты слушал бы из уст жаждущих от Тебя спасения хвалу Тебе во все дни их. Легко им, тем, что не затрудняют себя лишними размышлениями — либо из-за излишней наивности, либо из-за излишней мудрости. Но всякий, кто не особо наивен и не особо умен, что он может сказать и что ответить?

3

И уже начали соседи говорить про Ицхака, что зять рабби Файша не в своем уме. Фантазеры выдумывали, что видели его, как он ползает на четвереньках, и лает по-собачьи, и бежит за каждым человеком, чтобы укусить его. Напал ужас на людей, и они стали жаловаться на попечителей колеля, что те позволяют опасному человеку находиться среди людей. Дошло это до попечителей колеля, и они послали к нему врача. Увидел врач Ицхака и сказал: «Нужно отправить его в Египет, в институт Пастера. А пока надо связать укушенного веревками, и поместить его в отдельную комнату, и запереть дверь за ним».

Связали Ицхака веревками, и поместили в отдельную комнату, и заперли за ним дверь, и опустили жалюзи, и приносили ему воду и пищу. Из-за ужасной слабости он не мог ни есть, и ни пить. Сидел Ицхак один в темной комнате и оплакивал себя словами «Эйхи»[128]: «…Плачет, плачет она по ночам, и слезы ее на щеках у нее…» И каждый, кто слышал его голос, оплакивал его и жену его. Иногда он приходил в себя и предупреждал прислуживавших ему, чтобы те были осторожны, как бы не укусил он их, а иногда пытался уснуть. Но сон не шел к нему. А бывало, смотрел он пустыми глазами и не просил ничего.

Яд собаки проник во все органы Ицхака. Лицо его почернело, глаза покрылись стеклянной пленкой, язык его распух, как большой инжир. Страшная жажда душила его. Пытался он попить воды — казалось ему, что стая маленьких собачек пляшет в воде. (И он тоже, так люди рассказывали, лаял по-собачьи.) Потом парализовало его тело и парализовало мускулы его лица. Потом отнялся его язык, и остановились глаза. Наконец, испустил он свою больную душу и вернул ее Богу, хозяину всех душ, перед которым нет… «ни смеха, ни легкомыслия».

Собака исчезла с глаз долой, но ее укусы свидетельствовали, что она жива. С тех пор как узнала собака вкус человеческого мяса, она кусала и кусала. Многие пострадали от нее, и многие вспоминали о ней с ужасом, пока не началась большая война и не позабылось это несчастье.

4

В тот день, как похоронили Ицхака, покрылись небеса тучами. Стало пасмурно, и подул ветер, и засверкали молнии, и загремел гром. От грома и молний задрожало небо, и появились капли дождя, слабые и горячие. Назавтра рассеялись тучи и засияло солнце, и поняли мы, что все наши надежды были тщетны. И ветры, на которые возлагали надежды, что они подкрепят наши силы, не принесли с собой облегчения, потому что были горячими и пронзали людей, как пиявки.

Но ночью стали холоднее ветры, и мир начал остывать. На следующий день показалось мутное солнце, зажатое облаками. Не успело оно завершить свой путь, как было вытолкнуто с небес. Солнце, этот пожирающий все огонь, которое пылало страшным жаром и сожгло каждую травинку в поле, и иссушило деревья, и опустошило все источники воды, померкло: темные тучи наступали ему на ноги, так что не было ни уголка в небе, откуда не вытеснили бы они его. И когда подняли мы глаза наши к небу — убедиться, не обманывают ли нас тучи, полились благословенные дожди. Вчера-позавчера стояли мы на молитве, и каялись, и плакали, и трубили в шофары, а сегодня произносим благодарственные молитвы, и поем, и ликуем.