– Я уже сказал Софи, что исповедался вчера. Да и какой грех мог я совершить с тех пор? Священник мне был нужен для беседы, и Бог соблаговолил, чтобы это оказался ты. Это чудесно, ты даже вообразить не можешь, до какой степени чудесно! Наклонись поближе…

Обе женщины хотели удалиться, но Франсуа знаком велел им остаться. У него не было тайн ни от той, ни от другой. Он по-прежнему чувствовал совершенную ясность в мыслях.

– Дай-ка мне посмотреть на тебя, Рено! На кого же ты похож? На мать или на отца?.. Думаю, ни на него, ни на нее. Полагаю… ты похож на меня!

Лица молодого священника и умирающего почти соприкасались.

– Ты ведь вдвойне мой потомок, Рено, через Мелани, мою дочь, и через Рено, моего внука. Понимаешь, что это означает? Благодаря тебе в час моей смерти обе половины моего потомства, законная и незаконная, так долго разобщенные, наконец, объединились и примирились.

Рено Сент-Обен затрепетал с ног до головы. Франсуа, чувствовавший, что жизнь уходит из него слишком быстро, подозвал Мелани.

– Ты должна знать о своем брате… Адам был великим злодеем, но умер, попросив у меня прощения.

Мелани вскрикнула от удивления и радости.

– Отец…

– И я прощаю его от всего моего сердца.

Франсуа закрыл глаза. Он сказал правду. Он даровал Адаму прощение, о котором тот молил, прыгая с высот Бастилии. Но прощал его только сейчас!.. О, конечно, Франсуа сказал брату Тифанию и всем исповедникам, которых видел с тех пор, что прощает своего сына. И не лгал. Он простил его, потому что таков был его долг. Но теперь – другое дело. Даже не прощение даровал он Адаму, потому что прощение предполагает обиду, а обиды больше не было. Он любил Адама! Любил этого сына, которого судьба не позволила ему узнать, любил этого несчастного, отчаявшегося, проклятого, любил больше, чем кого-либо, уповая на то, что сила этого мгновения любви восполнит остальное.

Рено начал молитву, которую читают над умирающими. Франсуа понял, что рубеж приближается быстрее, чем он рассчитывал. Время от времени он слышал голос Мелани:

– Мы здесь, отец.

Но Франсуа ее голос казался все более и более далеким.

Имелось одно обстоятельство, которое смущало умирающего: ведь Маргаритка, его первая любовь, обещала, что будет с ним в его последний час. Его последний час настал, а Маргаритки все нет…

Который час? Франсуа открыл глаза и увидел горящие свечи. Однако еще не ночь, поскольку слышны крики Парижа. Должно быть, он заснул в какой-то момент. Но можно ли называть подобное состояние сном? Это набросок смерти. Она упражняется. Она уже совсем близко.

Мелани и Рено молились по-латыни. Софи де Понверже держала Франсуа за руку. Он увидел розу Розы де Флёрен на ее груди и решил, что это будет последним образом, который он унесет с собой с земли, закрывая глаза навсегда…

А новое дитя Всех святых, еще не рожденный Франсуа де Вивре, которому только предстоит занять свое место в этом мире… Уходящий Франсуа хотел бы уделить мысль и ему, и Диане, и Анну… но был слишком слаб. На других его уже не хватало…

Вдруг, неизвестно почему, его посетила уверенность, что он умрет с наступлением ночи. Когда услышит крик винного зазывалы, пора приготовиться. Когда пройдет вафельник, все будет кончено.

Винный зазывала… На Франсуа нахлынули давние воспоминания: трактир «Старая наука», счастливое время, которое он провел здесь, в Париже, со своим братом Жаном и оруженосцем Туссеном! Боже, как прекрасна была его юность! Боже, как прекрасна была его жизнь!

Но оставалась также Жилетта, Жилетта из Берси, бедная девица, которая любила его и умерла на том же месте, где умрет и он сам.

Ее имя еле слышно сорвалось с его губ:

– Жилетта…

– Бочка гренаша открыта в « Удирающей свинье»! Шесть денье пинта, извольте заказывать!

Уже!.. Смерть стояла напротив, с косой в руке. У Франсуа не было оружия, ни доспехов, но он не боялся. Смерть замахнулась косой. Он произнес про себя: «Господи, верую в милосердие Твое».

В мире живых раздался крик вафельника:

– Боже! Кто хочет забыться? Беспамятка сгодится!..

Франсуа де Вивре испустил глубокий вздох. Мелани, Софи и Рено устремились к нему… Нет, Франсуа еще не отошел. Едва заметно дышал. Но было видно, что он вошел в состояние, которое уже не было жизнью, состояние, откуда нет возврата.

На колокольне собора Богоматери прозвонили сигнал к тушению огней, подхваченный всеми колоколами столицы.

И вскоре Рено Сент-Обена заставил вздрогнуть пронзительный звон колокольчика.

Звонарь по усопшим! Разбитый усталостью и волнением Рено, видимо, заснул у изголовья умирающего. Он взглянул на Франсуа и увидел, как тот вдруг запрокинул голову назад и остался лежать с открытым ртом и глазами. Мелани и Софи тоже одновременно вскрикнули. Молодой священник сотворил крестное знамение, а звонарь по усопшим продолжал заунывно тянуть под горький звон своего колокольчика:

Диана де Вивре все еще не разродилась. Она была бела как полотно и обливалась потом на широкой кровати с колонками в доме у гавани Сент-Поль. Длинные темные волосы, разметавшиеся по подушке, подчеркивали ее бледность. С приближением ночи Всех святых Дианой постепенно овладевал ужас: неужели это случится завтра, в самом начале Дня поминовения усопших? Ее дитя проживет всего один день!

– Я боюсь, Сабина, боюсь!

Сабина, не отходившая от роженицы ни на шаг, пыталась, как могла, успокоить ее:

– Повитуха сказала, что еще рано…

Это было правдой. Повитуха, которую они вызвали на ночь Всех святых, толстая ворчливая женщина, осмотрев Диану, сказала, что торопиться некуда и что она заглянет попозже. Диана же, наоборот, убеждала ее, что уже совсем скоро. В конце концов, за немалую сумму денег дама родовспомогательница согласилась остаться, но была так уверена в своих словах, что не осталась сидеть подле роженицы, а отправилась спать в другую комнату…

Вдалеке, в ночи послышался звон колокольчика:

Проснитесь, люди спящие,

Молитесь за навек усопших!

Диана де Вивре испустила вопль ужаса:

– Это День мертвых начинается!

Сабина Ланфан старалась утешить ее, но напрасно.

– Бегите за повитухой. Скажите ей, чтобы сделала что угодно, только бы задержать роды. Только не сейчас!

Сабина исчезла. Разбуженная повитуха держалась еще более надменно, чем прежде. Ощупав живот Дианы, она пожала плечами: