И вот наступила последняя ночь и последнее утро. Я проснулся на рассвете, чтобы собраться в обратный путь. Карла стояла в дверях, глядя на бескрайнюю мерцающую жемчужину моря.

– Не уезжай, – сказала она, когда я положил руки ей на плечи и поцеловал ее в шею.

– Что-что? – рассмеялся я.

– Не возвращайся в Бомбей.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы ты возвращался туда.

– Что это значит?

– Только то и значит, что я сказала: я не хочу, чтобы ты уезжал.

Я засмеялся, полагая, что она шутит.

– О’кей, – улыбнулся я, ожидая продолжения шутки. – И почему же ты не хочешь, чтобы я уезжал?

– А что, обязательно должна быть какая-то конкретная причина?

– Ну… в общем, да.

– На самом деле у меня есть причины, но я тебе не скажу.

– Почему?

– Потому что я считаю, что в этом нет необходимости. Когда я тебе говорю, что причины есть, этого тебе должно быть вполне достаточно – если ты действительно любишь меня, как уверял.

Она говорила с такой горячностью и неожиданной непреклонностью, что я был слишком удивлен, чтобы возмущаться.

– Подожди, – пытался я урезонить ее. – Давай спокойно разберемся. Мне действительно надо вернуться в Бомбей. Почему бы тебе не вернуться тоже, и мы будем вместе на веки вечные.

– Я не вернусь в Бомбей, – отрезала она.

– Но почему, черт побери?

– Я не могу. И не хочу. И не хочу, чтобы ты возвращался.

– Ну ладно, тогда давай так. Я поеду в Бомбей, чтобы сделать то, что я должен сделать, а ты подождешь меня здесь. Когда я закончу дела, я приеду к тебе.

– Я не хочу, чтобы ты ездил туда, – повторила она монотонно.

– Карла, ну, будь разумной. Мне надо ехать.

– Нет, не надо.

Я нахмурился.

– Надо, Карла. Я обещал Улле, что вернусь через десять дней. У нее какие-то проблемы, ты же знаешь.

– Ничего с Уллой не случится. Она справится со своими проблемами сама, – бросила она, не глядя на меня.

– Ты что, ревнуешь меня к Улле? – пошутил я и хотел погладить ее волосы, но она резко повернулась ко мне, меча молнии из глаз.

– Не говори глупостей! Я люблю Уллу, но, повторяю, ничего с ней не случится.

– Успокойся… И вообще я не понимаю, что за дела? Ты же с самого начала знала, что мне надо будет вернуться, мы говорили об этом. Я собираюсь заняться паспортным бизнесом. Ты знаешь, как это важно для меня.

– Я достану тебе паспорт. Я достану тебе пять паспортов!

Тут уже во мне проснулось упрямство.

– Мне не надо, чтобы ты доставла мне паспорт. Я хочу научиться изготавливать их самостоятельно. Я хочу как следует изучить это дело – как подправлять паспорта, как подделывать. Если я научусь этому, я буду свободен. Я хочу быть свободным, Карла. Свободным.

– Почему ты думаешь, что у тебя должно быть не так, как у других?

– Что ты имеешь в виду?

– Никто никогда не получает того, что хочет, – ответила она. – Никто.

На смену ее ярости пришло нечто худшее, чего я в ней никогда не видел: глубокая печаль человека, смирившегося с поражением. Я понимал, что мужчина не имеет права пробуждать подобное чувство в женщине, тем более такой, как она, и знал, что рано или поздно мне придется заплатить за это.

Я проговорил медленно и мягко, пытаясь убедить ее:

– Я временно устроил Уллу у своего друга Абдуллы, который присматривает за ней. Но он не может присматривать за ней вечно. Мне надо найти для нее другое пристанище.

– Если ты уедешь и вернешься сюда, то не застанешь меня, – заявила она, прислонившись к дверному косяку.

– Как это понимать? Это что, угроза, ультиматум?

– Понимай это, как хочешь, – ответила она обреченно, словно вернувшись из счастливого сна к действительности. – Прими это как факт. Если ты уедешь в Бомбей, между нами все кончено. Я не поеду с тобой и не буду ждать тебя. Выбирай сам. Оставайся со мной здесь, сейчас – или, если уедешь, мы прощаемся навсегда.

Я глядел на нее, озадаченный, рассерженный и влюбленный.

– Нельзя же просто высказать мне все это и этим ограничиться, – продолжал я мягко увещевать ее. – Ты должна объяснить мне, почему. Ты должна поговорить со мной по-человечески, а не предъявлять ультиматум, ничего не объясняя, и ждать, что я слепо подчинюсь. Между выбором и подчинением ультматуму есть существенная разница: когда ты сам делаешь выбор, ты знаешь, что происходит и почему. Я не тот человек, Карла, чтобы предъявлять мне ультиматумы. Если бы я был таким, я не сбежал бы из тюрьмы. Ты не можешь распоряжаться мной, приказывать мне делать то-то и то-то, не давая объяснений. Я не такой человек. Ты должна объяснить мне, в чем дело.

– Я не могу.

Я вздохнул и сжал зубы, но проговорил ровным тоном:

– Наверное, я недостаточно убедительно изъясняюсь… Дело в том, что во мне осталось не так уж много такого, что я могу уважать. Но то, что осталось, – это все, что у меня есть. Человек не сможет уважать других, если не уважает себя самого. Если я просто подчинюсь тебе, не понимая, почему я так поступаю, я перестану уважать себя. И ты тоже не будешь меня уважать, согласись. Поэтому я спрашиваю еще раз: в чем дело?

– Я… не могу!

– Точнее, не хочешь.

– Не могу, – ответила она мягко и посмотрела мне в глаза. – И не хочу. Ты говорил совсем недавно, что готов сделать ради меня все, что угодно. Вот я и прошу тебя не ездить в Бомбей, а остаться здесь. Если ты уедешь, это конец.

– Что за человек я был бы, если бы послушался тебя? – произнес я, пытаясь улыбнуться.

– Полагаю, это твой ответ. Ты сделал свой выбор, – вздохнула она, выходя из хижины.

Я уложил свою сумку и пристроил ее на мотоцикле. Покончив с этим, я спустился к морю. Она вышла из воды и направилась ко мне, увязая в песке. Майка и набедренная повязка плотно облепляли ее. Мокрые черные волосы мерцали под висящим в вышине солнцем. Самая красивая женщина в мире.

– Я люблю тебя, – сказал я, когда она прильнула ко мне. Я крепко сжимал ее в объятьях и говорил в ее губы, ее лицо, ее глаза. – Я люблю тебя. Все будет хорошо, вот увидишь. Я скоро вернусь.

– Нет, – ответила она без всякого выражения. Тело ее было не напряжено, но совершенно бездвижно, словно жизнь и любовь покинули ее. – Не будет ничего хорошего. Все кончено. Завтра я уезжаю отсюда.

Я посмотрел в ее глаза и почувстввал, как мое собственное тело деревенеет; во мне образовалась пустота, не осталось никаких чувств, одна гордость. Руки мои упали с ее плеч. Я повернулся и пошел к мотоциклу. Доехав до последнего пригорка, с которого было видно наш пляж, я остановился и обернулся, закрыв глаза рукой от солнца. Пляж был пуст. Не было ничего, кроме смятых песчаных простынь и горбатых гребешков волн, которые накатывали на берег, как играющие в воде дельфины.