— Могу ли я сделать свирель? — воскликнул Иосиф. — Сейчас вы в этом убедитесь!

Вскоре на берегу реки они отыскали прекрасный стебель тростника, Иосиф искусно просверлил его — и он зазвучал чудесно. Свирель тут же была испробована, затем последовала репетиция, и наши герои, успокоившись, направились в деревушку, находившуюся на расстоянии трех миль. Они вошли туда под звуки свирели и пения, выкрикивая перед каждой дверью: «Кто хочет поплясать, кто хочет попрыгать? Вот музыка! Открывайте бал!»

Они дошли до небольшой площади, обсаженной прекрасными деревьями; их сопровождало с полсотни ребят: крича и хлопая в ладоши, дети неслись за ними. Вскоре появились веселые парочки и, подняв пыль, открыли бал. Прежде чем земля была утоптана ногами танцующих, здесь собралось все население деревушки, кольцом расположившись вокруг танцующих, неожиданно, без всякого сговора и колебаний, устроивших бал. Сыграв несколько вальсов, Иосиф засунул скрипку под мышку, а Консуэло, взобравшись на стул, произнесла перед присутствующими речь на тему о том, что, мол, у голодных музыкантов и пальцы слабы и дыхания не хватает. Не прошло и пяти минут, как у них вволю было и хлеба, и масла, и сыра, и пива, и сладких пирожков. Что же касается денежного вознаграждения, то на этот счет быстро сговорились: решено было сделать сбор, и каждый даст сколько пожелает.

Закусив, Консуэло и Иосиф взобрались на бочку, которую для этого торжественно выкатили на середину площади, и танцы возобновились. Но через два часа они были прерваны известием, взволновавшим всех; переходя из уст в уста, оно дошло и до наших странствующих музыкантов. Оказалось, что местный сапожник, торопясь закончить ботинки для одной требовательной заказчицы, всадил себе в большой палец шило.

— Это огромное несчастье! — проговорил какой-то старик, опираясь на бочку, служившую музыкантам пьедесталом. — Ведь сапожник Готлиб — органист нашей деревни, а завтра как раз у нас храмовой праздник. Да, большой праздник, чудесный праздник! На десять миль кругом такого не бывает! Особенно хороша у нас обедня, издалека приходят ее послушать. Наш Готлиб — настоящий регент: он играет на органе, дирижирует детским хором, сам поет и чего только не делает, особенно в этот день! Просто из кожи вон лезет! Теперь без него все пропало. И что скажет господин каноник собора святого Стефана?! В этот праздник он сам приезжает к нам служить большую обедню и так всегда доволен нашей музыкой. Добрый каноник от музыки без ума! А какая честь для нас видеть его перед нашим алтарем, — ведь он никогда не выезжает из своего прихода и не станет себя утруждать из-за пустяков. — Ну что ж, — сказала Консуэло, — есть способ все уладить: мы с товарищем возьмем на себя и орган и детский хор, — словом, всю обедню; а если господин каноник останется недоволен, нам ничего не заплатят за труды.

— Да, да! Легко сказать, молодой человек! — воскликнул старик, — Нашу обедню под скрипку и флейту не служат, да-с! Это дело серьезное, а вы не знакомы с нашими партитурами.

— Мы примемся за них сегодня же вечером, — проговорил Иосиф с видом снисходительного превосходства, которое импонировало собравшимся вокруг него слушателям.

— Посмотрим, — сказала Консуэло, — поведите нас в церковь, пусть там кто-нибудь надует мехи, и если наша игра придется вам не по вкусу — вы вольны нам отказать.

— А как же с партитурой — шедевром аранжировки Готлиба?

— Мы сходим к Готлибу, и если он будет недоволен нами, — откажемся от своего намерения. К тому же раненый палец не помешает Готлибу ни управлять хором, ни самому исполнить свою партию.

Старики деревни, собравшись вокруг музыкантов, посовещались и решили произвести опыт. Бал прекратили, — ведь обедня каноника дело посерьезнее, чем какие-то там танцы!

После того как Гайдн и Консуэло поочередно сыграли на органе, а затем пропели вместе и порознь, их, за неимением лучшего, признали довольно сносными музыкантами. Некоторые ремесленники осмелились даже утверждать, что они играют лучше Готлиба и что исполненные ими отрывки из Скарлатти, Перголезе и Баха по меньшей мере так же прекрасны, как музыка Гольцбауэра, дальше которой Готлиб никак не хотел идти. Зато приходский священник, спешно явившийся послушать их, дошел даже до того, что принялся утверждать, будто канонику гораздо больше понравятся эти песнопения, чем те, которыми его обычно угощали. Пономарь, не разделявший этого мнения, грустно покачал головой, и священник, не желая раздражать своих прихожан, согласился, чтобы оба виртуоза, посланные провидением, сговорились, если возможно, с Готлибом относительно обедни.

Все толпой направились к дому сапожника, и тот был вынужден показать каждому свою вспухшую руку, чтобы его освободили от обязанностей органиста. По его мнению, было больше чем очевидно, что выступать он не может. Готлиб был одарен некоторой музыкальностью и довольно прилично играл на органе, но, избалованный похвалами сограждан и несколько шутливым одобрением каноника, был до болезненности самолюбив во всем, что касалось его дирижерства и исполнения. Вот почему предложение заменить его случайными музыкантами было встречено им недоброжелательно: он предпочитал, чтобы на обедне в день храмового праздника совсем не было музыки, только бы не делить ни с кем своей славы. Но ему пришлось все-таки уступить. Долго он притворялся, будто не может найти партитуры, и разыскал ее, только когда священник пригрозил, что предоставит юным артистам выбор и исполнение всей музыкальной части. Консуэло и Гайдн должны были доказать свое умение, прочитав с листа самые известные по трудности пассажи одной из двадцати шести обеден Гольцбауэра, которую предполагали исполнять на следующий день. Музыка эта, не талантливая и не оригинальная, была все же хорошо написана и легко читалась; особенно не составляла она труда для Консуэло, преодолевавшей несравненно большие трудности. Слушатели были очарованы, а Готлиб, становившийся все озлобленнее и мрачнее, заявил, что он очень рад, что все довольны, сам же он немедленно ложится в постель, потому что у него лихорадка.

Певцы и музыканты тотчас отправились в церковь, и наши два новоиспеченных регента принялись за репетицию. Все шло прекрасно. Пивовар, ткач, школьный учитель и булочник играли на скрипках; дети и их родители составили хор. Все это были добрые крестьяне и мастеровые, люди очень флегматичные, старательные и добросовестные.

Иосифу уже приходилось слышать музыку Гольцбауэра в Вене, где она была в то время в чести, и он очень легко с ней справлялся. Консуэло же, участвуя во всех повторяющихся ариях, так хорошо вела за собою хор, что он превзошел себя. Два соло должны были исполнять сын и племянница Готлиба, его любимые ученики и лучшие певцы в приходе, но оба корифея на репетицию не явились, мотивируя это тем, что они и так уверены в своих силах.

Иосиф и Консуэло отправились ужинать в дом священника, где им был приготовлен ночлег. Добрый священник сиял; видно было, что он очень дорожил благолепием своей обедни и хотел изо всех сил угодить господину канонику.

На следующий день вся деревня еще до света была на ногах. Трезвонили в колокола, по дорогам из окрестных деревень тянулись толпы верующих, чтобы присутствовать на торжественной службе. Карета каноника приближалась с величавой медлительностью. Церковь была разубрана самыми лучшими украшениями. Консуэло очень потешило, что каждое из действующих лиц приписывало своей роли особое значение. Здесь царило почти такое же тщеславие и соперничество, как за кулисами театра. Только выражалось оно более наивно и скорее смешило, чем вызывало негодование.