Вопрос. Имеет ли он что-либо сказать?

Ответ. Мне нечего сказать.

Вопрос. Придерживается ли он или придерживался ранее, и как долго, мнения, что Солнце находится в центре мира, а Земля не является его центром, но движется вокруг Солнца, совершая также и суточное вращение?

Ответ. Уже много времени тому назад, до того как Святая Конгрегация Индекса приняла решение и прежде чем я получил предписание (precetto), я пребывал в нерешительности и рассматривал два мнения, Птолемея и Коперника, как спорные, потому что только одно из них могло быть истинным (vera in natura). Но после названного выше решения я, удостоверившись в мудрости (prudenza) [церковных] властей, отбросил всякие сомнения и стал придерживаться, и придерживаюсь до сих пор, мнения Птолемея о неподвижности Земли и движении Солнца как истинного и бесспорного (per verissima et indubitata).

Иными словами, чтобы сделать выбор между двумя космологическими теориями, Галилею потребовалась только «мудрость» церковных властей, и ничего более.

Тогда последовало возражение:

…Судя по манере и способу изложения, принятых в его книге, опубликованной после этого времени, а также из самого факта ее написания и издания, предполагается, что он придерживался названного мнения. Поэтому его просят добровольно сказать правду: придерживался ли он и придерживается ли ныне этого мнения? <…>

Ответ. Что касается написания мною уже опубликованного «Dialogo», то я сделал это не потому, что считал мнение Коперника истинным. Напротив, будучи убежденным, что это послужит общему благу, я рассмотрел физические и астрономические доводы, которые могут быть выдвинуты в пользу и той, и другой стороны. Я пытался показать, что приведенные доводы не могут доказать превосходство того или иного мнения, и, следовательно, чтобы уверенно идти далее, мы должны придерживаться указаний Высшего Учения (alla determinatione di più sublimi dottrine), и это ясно видно в очень многих (in molti e molti) местах «Dialogo». Таким образом, со своей стороны, я твердо решил после указания властей не придерживаться осужденных воззрений и не придерживаюсь их».

Фантоли считает, что «во время последнего допроса Галилей признал абсурдность своего прежнего заявления о желании доказать в “Диалоге” ложность учения Коперника»[1292]. Полагаю, что приведенный текст свидетельствует об ином. Галилей действительно несколько изменил свою аргументацию: он теперь не доказывал, что написал антикоперниканский трактат, но старался позиционировать себя как беспристрастного аналитика, выносящего свои суждения о каждой «системе мира» sine ira et studio и обнаружившего, что без обращения к Высшему Учению нам истины не видать (сдержанный, но любезный поклон в сторону любимой идеи Урбана о божественном всемогуществе и бессилии науки, который, однако, уже никто не оценил).

Замечу, что сделанные Галилеем в начале допроса декларации были довольно рискованными по двум причинам: во-первых, в «Dialogo» ясно заявлено (и это было отмечено в заключении Инхофера), что «одна из двух систем [мира] необходимо должна быть истинной, другая же необходимо ложной (una delle due costituzioni esser necessariamente vera e l’altra necessariamente falsa)»[1293], и нигде в этой книге нет даже намека на то, что «истинной и бесспорной» является система Птолемея; а во-вторых, поскольку Галилей не знал о решении Урбана VIII от 16 июня 1633 года, запрещавшем тосканскому математику защищать не только коперниканскую, но и Птолемееву теорию, он в свою защиту продолжал уверять, что принимает последнюю «per verissima et indubitata». Но по счастью, Макулано не стал останавливаться на этих «тонкостях», и на то у него были основания: Галилей оценил теорию Птолемея как «истинную и бесспорную», тем самым сохранив право научной теории претендовать на отражение физической истины (да еще бесспорным образом), только вместо коперниканского учения нишу истинной теории, по понятным причинам, заняло учение Птолемея, что логично, раз уж в курии решили во главу угла поставить обвинение в поддержке гелиоцентрической теории, несовместимой с буквальным пониманием Священного Писания, а не «эпистемологические» претензии Урбана VIII, из которых следовало тяжкое обвинение в непризнании ученым божественных атрибутов.

Согласно принятой в инквизиции формуле rigoroso esame, Макулано дважды, с нарастающей жесткостью, задал Галилею вопрос о намерениях. Тосканцу было заявлено, что «именно из этой книги [«Dialogo»] и доказательств, приведенных в пользу утверждения, что Земля движется, а Солнце неподвижно, вытекает, как сказано, что он сам придерживается мнения Коперника или по крайней мере придерживался его в то время, и поэтому если он не решится признать истину, то против него будут приняты меры, соответствующие закону и фактам (remedia juris et facti opportuna)».

Ответ. Я не придерживаюсь и не придерживался этого мнения Коперника с тех пор, как мне было предписано оставить его. Впрочем, я здесь в ваших руках – поступайте как желаете.

И ему было приказано сказать истину, иначе он будет подвергнут пытке.

Ответ. Я здесь нахожусь, только чтобы повиноваться. Я не придерживался этого мнения после полученного предписания, как я сказал.

И так как ничего иного нельзя было сделать, то во исполнение декрета (от 16 июня. – И.Д.) и после подписания акта он был отпущен на свое место (locum suum; то есть в апартаменты Священной канцелярии, где он тогда жил. – И.Д.)[1294].

В действительности во исполнение папского декрета кое-что еще сделать было можно (например, продемонстрировать обвиняемому инструменты пытки, что иногда называлось territio realis), но Макулано ограничился минимальными мерами (territio verbalis). И это было мудрое решение – а то, не приведи Господь, Галилей, испугавшись, признается, что принимал учение Коперника за абсолютную истину и, чтобы поведать эту истину миру, написал «Dialogo». И тогда начинай все снова! Такого поворота событий планы Франческо Барберини и Винченцо Макулано не предусматривали.

После этого допроса Галилей считался «устоявшим под угрозой пытки», ему уже не грозила участь «неисправимого еретика», но его ожидала другая участь – пожизненного пленника инквизиции[1295]. На сей раз Галилею было приказано остаться на ночь в покоях инквизиции в доминиканском монастыре, примыкавшем к церкви Санта-Мария-сопра-Минерва, а на следующее утро, 22 июня 1633 года, его провели вверх по винтовой лестнице в помещение, где происходили допросы[1296]и где ему был зачитан приговор.