ведь, к примеру, английский сад был придуман, когда в стране начиналась промышленная революция, тогда как традиция садоводства в Японии достигла своего расцвета еще в одиннадцатом веке; для меня верх садизма – это когда какая-нибудь барышня желает переспать со мной до такой степени, что не помнит уж и причин тому, а я позволяю ей это сделать, вот поэтому я и не пью женских писюлек, ссака – это ссака, а «Дом Периньон», «Вдова Клико» и «Крюгг» – плод стараний и мастерства французских виноделов, нельзя позволять смешивать их с чьими-то ссаками, это поступок во вкусе тех кретинов, что кушают сашими с тела обнаженной женщины… нет, это пошло!

Так вот, я спросила его:

– Так зачем же вы пили мою мочу?

– Кейко, – ответил он, – сказала, что кокаин располагает к мазохизму, и я здесь с ней согласен; а вот когда принимаешь экстази, у тебя появляется стремление ко всякого рода садистским проделкам, но также хочется заставить сделать и что-нибудь прекрасное, ну а если принять и то и другое, то лично я теряю нить и уже не понимаю, что в наших играх является садизмом, а что – мазохизмом; к примеру, если ты скрестишь руки за головой и, раздевшись донага, сядешь верхом на стул и расставишь ноги, а я даже не буду дотрагиваться до тебя, то в такой ситуации вряд ли кто-нибудь догадается, кто здесь садо, а кто – мазо; идеал для меня заключался бы в том, что в подобной ситуации не было бы доминирующего партнера, чтобы мы оба были расслаблены, наслаждались, испытывали сильнейшее возбуждение и одновременно глубокую ясность, ты скажешь, что это очень смахивает на апатию… нет, поскольку развитие наших отношений явление более глубокое, это не было бы похоже на обычную апатию.

– Учитель, я очень люблю слушать вас, но вот одна вещь меня беспокоит: я не понимаю, что вы хотите сказать, вы не объяснили, зачем вы пили мою мочу.

– Зато это объясняет тебе, почему я не пью, ибо за поеданием экскрементов скрываются все те же доминирующий и подчиненный, то есть имеет место зависимость; к тому же общественная мораль устанавливает запрет – я всегда считал это глупостью.

– Да, но вы не раз пили мою мочу, это было совсем недавно.

– Именно поэтому я и говорю, что не понимаю; в былые времена, когда садомазохизм не был так распространен, а всяческие ненормальности и кожаные прибамбасы не являлись просто модными аксессуарами, в квартале Маруяма в Сибуйя, напротив «лав-отеля», был бар, называвшийся «Роза Роха». Это по-испански, переводится как «красная роза», а что, я не рассказывал тебе об этом?

– Нет.

– Кокаин делает меня болтливым, а я просто ненавижу повторять то, о чем я уже рассказывал… так я точно не говорил тебе про «Роза Роха»?

– Нет.

– Есть, кстати, такая старая кубинская песня, которая называется «Роза Роха», достаточно известная, кажется, ее еще исполняет Барбарито Диес, у него длинное лицо, как у лошади, но голос феноменальный… Во всяком случае, этот бар не имеет ничего общего с той песенкой. Ну вот, это было, когда садомазохизм еще не вступил в свои права, и в том баре собирались те, кого называли анормальными, это было совсем небольшое помещение, татами на полу, перед входом нужно было снимать обувь… а ты уверена, что я не рассказывал уже эту историю?

– Абсолютно.

– На потолке не было цепей, предназначенных для пыток, это был совершенно обычный бар, на стене висел отрывной календарь, потемневший от табачного дыма, была, разумеется, и пластмассовая фигурка кота – символа счастья, правда пускали туда только своих, «мама», то есть хозяйка заведения, была садисткой, ей было лет тридцать; там собирались мазохисты, тогда их было не так много, как сейчас, а я в те времена еще торговал всякой кустарщиной, вещичками из Африки и Восточной Европы… а как я отыскал этот бар? У меня просто нюх на такие места, я гений в таких делах, эти места распространяют какую-то особую ауру или атмосферу, что ли, причем не важно, на родине или за границей. При входе в бар стояли туфли на непомерно высоком каблуке-шпильке красного цвета, мне тотчас же все стало ясно, и я заплатил десять тысяч иен за членство в этом клубе, тому уже десять лет, а десять тысяч тогда значили примерно столько же, что и сейчас, но мне было все равно, мои дела были неплохи и деньги не составляли особой проблемы. Это был очень странный бар, не то чтобы люди там трахались или расхаживали нагишом, в принципе туда приходили поболтать и послушать истории о мазохистских подвигах, там обсуждали сцену из уж не помню какого фильма, где мочится Тани Наоми, говорили, что конец «Япу»[23] вышел неудачным; я был там моложе всех, я был положительно очарован, убежденные и стопроцентные мазохисты сразу заметили, что я не из их породы, я понял это позже, а хозяйка заведения меня очень полюбила, эта женщина была настоящей живой легендой, впрочем, она была похожа на тебя, Кейко, мне всегда удавалось сходиться с женщинами с садистоидальными наклонностями, ну, не то чтобы сходиться, просто с людьми такого рода мне легче разговаривать, особенно когда им прискучит общество мазохистов, которые полностью от них зависят; эти барышни обожают изливать свою душу таким, как я, которые относятся к ним без всякого жеманства: «Ах, эти мазо такие требовательные», – говорила она мне, а я отвечал: «В конце концов, не вы же выбирали», и она вздыхала: «Да уж, точно». Да, местечко было по-домашнему уютное; раз в год «мама» со своими многочисленными клиентами отбывала на горячие источники, она приглашала и меня, но я отказывался; мне не дает покоя вопрос: почему в Японии даже сексуальные меньшинства не могут обойтись без горячих источников, да что там, даже любители пирсинга и татуировок, в одной тату-студии я как-то увидел такое объявление: «Пансион на горячих источниках принимает любителей татуировки»; помимо постоянных клиентов был там и адвокат, которого звали Куронума, интеллектуал, спокойный как танк; большую часть клиентуры составляли доктора, адвокаты, архитекторы, то есть те, кого называют представителями свободных профессий, но именно