Аш разомкнул объятия, отступил на шаг и смотрел, как она наклонилась и шарит по полу в поисках чадры. Руки у нее тряслись так сильно, что она не сразу сумела накинуть покрывало на себя, а когда ей это удалось, она замерла на несколько мгновений, удерживая собранную в складки ткань по сторонам от лица, и устремила на него пристальный, предельно сосредоточенный взгляд, каким смотрят в последний раз на любимое лицо, перед тем как над ним закроется крышка гроба. Она как будто старалась навсегда запомнить Аша, чтобы до конца жизни не забыть ни единой черточки: цвет глаз, разлет бровей, рисунок губ, порой серьезно сомкнутых или угрюмо сжатых, а порой на удивление нежных; глубокие, несвойственные молодости складки, оставленные в углах рта историей с Белиндой и Джорджем, а потом опытом жизни и смерти, приобретенным в пограничных горах по обе стороны северо-западной границы; оттенок кожи и единственную темную прядь волос, обычно падавшую на лоб и наполовину скрывавшую неровный серебристый шрам от удара афганского ножа…

Аш сказал бесцветным ровным голосом:

– Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, тебе стоит лишь прислать мне талисман – и я приду. Если буду жив, я приду.

– Знаю, – прошептала Анджали.

– Прощай… – Голос у него неожиданно дрогнул и прервался. – Любимая моя… дорогая… единственная. Я буду думать о тебе каждый час каждого дня и благодарить небо, даровавшее мне счастье знать тебя.

– А я – о тебе. Прощай, мой повелитель, жизнь моя…

Коричневые складки упали вниз, и теперь только темная, закутанная в чадру фигура стояла перед ним в пятне света от лампы.

Она прошла мимо Аша бесшумно, как тень, и он сжал волю в кулак, чтобы дать ей уйти, и не повернул головы, когда услышал шорох поднимаемого палаточного полога и когда лампа снова закачалась на легком сквозняке, разбрызгивая блестки звезд по стенам и потолку. Полог упал с глухим тихим хлопком, выразившим безнадежную окончательность и бесповоротность. Лампа перестала качаться, и звезды застыли на месте: Джали ушла.

Аш не знал, сколько времени он стоял там, уставившись в пустоту и ни о чем не думая. Голова у него была пуста, как пусты были руки – и сердце.

Движение в тени и прикосновение ладони к плечу вернули его к действительности. Он медленно повернулся и увидел стоящего рядом Кака-джи. На лице старика не отражалось ни гнева, ни возмущения – лишь сочувствие и понимание. И глубокая печаль.

– Я был слеп, – тихо сказал Кака-джи. – Слеп и глуп. Я обязан был понимать, что такое может случиться, и не подпускать вас друг к другу. Мне искренне жаль, сын мой. Но Анджали сделала правильный выбор – правильный для вас обоих, поскольку, согласись она бежать с вами, вы бы оба погибли. Ее брат Нанду не из тех, кто прощает оскорбления, он преследовал бы вас до самой вашей смерти, при содействии раджи Бхитхора, а потому так оно и лучше. Со временем вы оба забудете. Забудете, ведь вы еще молоды.

– Так, значит, вы забыли ее мать? – резко спросил Аш.

У Кака-джи перехватило дыхание, и пальцы его на мгновение впились Ашу в плечо.

– Откуда вы зна… – Он осекся на полуслове.

Потом старик бессильно уронил руку, тяжело вздохнул и устремил немигающий взгляд поверх плеча Аша, в густую тень, словно видел там чье-то лицо, и собственное его лицо смягчилось.

– Нет, не забыл, – медленно произнес Кака-джи. – Но тогда я… я был уже немолод. Я был зрелым мужчиной, когда… Не важно! Я оставил всякие мысли об этом. У меня не было выбора. Возможно, если бы я заговорил раньше, все сложилось бы иначе, ибо нас с ее отцом связывала дружба. Но она была моложе моих собственных дочерей, и я, знавший ее с пеленок, продолжал считать ее ребенком, слишком юным для брака, подобным бутону луноцвета, который увянет, не раскрывшись, коли сорвать его до срока. Поэтому я ничего не говорил и ждал, когда она станет женщиной, не понимая, что она уже стала ею. А потом мой брат, прослышав о ее красоте, изыскал способ увидеть ее – и полюбил, а она полюбила его… – Кака-джи немного помолчал, а затем снова глубоко вздохнул и продолжил: – После их свадьбы я покинул княжество – мои собственные дочери все уже вышли замуж – и отправился в паломничество к святым местам в поисках просветления и забвения, так и не найденного. А когда я наконец вернулся, то узнал, что она давно умерла, причем от горя, оставив маленькую дочь, для которой я ничего не мог сделать. Во дворце всем заправляла новая рани, дурная женщина, которая незаконно захватила место прежней рани и, пленив сердце моего брата и родив ему сыновей, приобрела огромное влияние на него, тогда как я, некогда состоявший с ним в близких отношениях, по собственной своей глупости стал чужаком, не имеющим веса. Убедившись в своей неспособности чем-то помочь ее дочери Анджали, я удалился в свое поместье и редко появлялся при дворе. И хотя меня настойчиво уговаривали, я так и не женился вторично, потому что… потому что не мог забыть ее. Теперь я стар, но по-прежнему не могу забыть.

– И вы говорите мне, что я забуду, – горько сказал Аш.

– О, но ведь вы, сын мой, молоды, и впереди у вас целая жизнь. Вам будет легче забыть.

– А как насчет нее? Как насчет Анджали? Ей тоже будет легче?

Кака-джи отмахнулся от вопроса беспомощным жестом маленьких рук, и Аш яростно проговорил:

– Вы знаете, что нет! Рао-сахиб, послушайте меня: минуту назад вы сказали, что из-за Джану-рани ничем не могли помочь Анджали, когда она была малым ребенком. Но сейчас никто не в силах помешать вам помочь ей, а вы достаточно хорошо узнали гнусное существо, называющее себя раджой Бхитхора, чтобы понять, что он собой представляет и сколь мало значат для него честь и слово чести. После всего случившегося никто не сможет обвинить вас, если вы решите расторгнуть брачный договор и увезти обеих ваших племянниц обратно в Каридкот.

– Но… но это невозможно, – задыхаясь, пролепетал Кака-джи, охваченный ужасом. – Это было бы чистым безумием. Нет-нет, на такое я не могу пойти!

– Но почему? – горячо спросил Аш. – Кто может помешать вам? Рао-сахиб, я умоляю вас – не только ради Анджали, но и ради Шушилы. Никто не станет винить вас. Вам нужно лишь…

– Нет! – громко воскликнул Кака-джи. – Уже слишком поздно. Вы не понимаете. Вы не знаете Нанду.

– Он не может быть хуже раджи.

– Вы так думаете? Но повторю: вы его не знаете. Вернись мы сейчас, доставив обратно его сестер, не выданных замуж и без приданого, потеряв все уже выплаченные деньги и выставив себя на посмешище перед всей Индией, страшная месть Нанду падет на всех нас. Моя жизнь мало значит, но нужно подумать о других: о Мулрадже, Малдео Рае, Сурадже Раме и Бхагване Сингхе, а также о многих других. Даже об Анпоре-Баи…

– Он не посмеет убить их! – раздраженно перебил его Аш. – Британский резидент…

– Ба! – Пренебрежительное восклицание Кака-джи заставило его умолкнуть. – Вы, сахиб-логи, имеете преувеличенное представление о возможностях вашего раджа. Разве я сказал, что состоится публичная казнь? В ней не будет необходимости. Есть другие способы расправы – много способов. И даже если мы не умрем, мы и наши семьи лишимся всего, что имели, вплоть до крыши над головой, а что касается моих племянниц… разве кто-нибудь пожелает жениться на них, когда они станут предметом сплетен и насмешек после всего случившегося? Говорю вам, для них обеих брат Нанду станет более жестоким тюремщиком, чем даже раджа Бхитхора, и в конце концов они пожалеют, что не остались здесь. Если вы мне не верите, спросите Мулраджа, спросите Малдео Рая. Каждый из них подтвердит мои слова. Нет, сахиб, вы предлагаете невозможное. Нам надо постараться прийти к более или менее приемлемому для нас соглашению с раджой. И больше мы ничего не в силах сделать.