Прошло несколько лет. Я почти забыл о своих давних знакомцах, как и об их рукописи, погребенной среди множества старых бумаг и фолиантов. Из осторожности я засунул ее подальше от посторонних глаз, чтобы кто-нибудь неискушенный не ознакомился с ней ненароком.

Тогда я не мог знать, насколько мудро я поступил, предприняв подобную предосторожность.

Три года назад, услышав, что Его Святейшество желает заново начать процесс канонизации папы Иннокентия XI, я и не вспомнил о стопе пожелтевших страниц. Однако они сами напомнили о себе.

Это произошло в Комо одним дождливым ноябрьским вечером. Идя навстречу настоятельным просьбам друзей, я побывал на концерте, организованном одной музыкальной ассоциацией моей епархии. Поскольку день выдался весьма напряженным, я слушал вполуха; под конец первого отделения должен был выступать племянник моего старинного, еще со студенческой скамьи приятеля. Рассеянно слушая сменяющихся музыкантов, я вдруг был совершенно захвачен одним вкрадчивым мотивом. Такого со мной еще не бывало. Это было что-то вроде барочного танца, чья мечтательная гармония колебалась между Скарлатти и Дебюсси, Франком и Рамо. Я всегда был страстным почитателем хорошей музыки и горжусь тем, что собрал внушительную коллекцию записей. Однако если бы в тот момент меня спросили, какого века эти вневременные звуки, я был бы не в состоянии ответить.

Дождавшись конца исполнения, я заглянул в программку, которая так и лежала нераскрытой на моих коленях с начала вечера, и прочел название только что прозвучавшей музыкальной пьесы: Les Barricades mysterieuses.

Оказалось, что и в этом подмастерье не солгал: эта музыка как никакая другая обладала неизъяснимой силой очарования, приводила в смятение, брала в полон ум и сердце. Я уже не удивлялся тому, что она навсегда покорила автора рукописи и годы спустя не забылась. Secretum vitae был помещен в такую оболочку, которая сама по себе была настоящей тайной.

Если этого и было недостаточно для того, чтобы решить, что и все остальное было правдой, то сопротивляться искушению дойти до конца мне теперь было уже не по силам.

На следующее утро я приобрел дорогую запись «Пьес для клавесина» Куперена и с огромным внимание в течение многих дней слушал ее до тех пор, пока у меня само собой не вызрело следующее мнение: в этих пьесах не было ничего, хоть отдаленно напоминающего «Les Barricades mysterieuses». Я стал рыться в словарях, монографиях. Несколько музыкальных критиков, занимавшихся данным вопросом, сходились в одном: это произведение стоит в творчестве Куперена особняком. Пьесы Куперена почти всегда носят некое описательное название: «Чувства», «Траурная», «Неприкаянная душа», «Сладострастная» и т. п. Иные названия, такие как «Рафаэль», «Анжелика», «Милордина», «Кастелана», обращены к очень известным придворным дамам, и современники пытались отгадать, каким именно. К «Barricades mysterieuses» не имелось никаких пояснений, а один музыковед назвал это рондо «поистине загадочным».

Все шло к тому, чтобы допустить: это творение какого-то другого композитора. Но какого именно? Ощетинившаяся смелыми диссонансами, пронзительными гармониями, пьеса не имела ничего общего с другими произведениями Куперена, отличающимися строгостью и сдержанностью. Четыре полифонических голоса растворяются благодаря замысловатой и замедленной игре в тонком, искусно смоделированном арпеджио. Это подлинный style brise, который клавесинисты позаимствовали у лютнистов. А лютня – ближайшая родственница гитары…

Я предположил, что пьеса и впрямь сочинена Корбеттой, как утверждает герой рукописи. Но почему же тогда Куперен опубликовал ее под своим именем? И как она к нему попала?

Если поверить рукописи, автором рондо был не кто иной, как малоизвестный итальянский музыкант Франческо Корбетта, что выглядело чистой воды выдумкой: это не пришло в голову ни одному специалисту в данной области. Правда, существовал один многозначительный прецедент: при жизни Корбетты кое-какие его сочинения стали предметом яростных споров относительно их авторства. Корбетта даже обвинил одного из своих учеников в том, что тот крал у него мелодии и выдавал за свои.

Проверить, что Корбетта был учителем и другом Девизе, труда не составляло. Значит, вполне возможно, что они обменивались таблатурами. В то время музыканты собственноручно переписывали ноты, напечатанные партитуры были большой редкостью.

Когда Корбетты не стало в 1681 году, Робер Девизе (или согласно современному написанию Де Визе) пользовался уже широкой известностью как виртуоз и преподаватель игры на гитаре, лютне, теорбе и большой гитаре. Людовик XIV чуть ли не ежевечерне призывал его к себе. Девизе был завсегдатаем самых модных придворных салонов, где выступал в дуэте с другими музыкантами, и в том числе – вот так совпадение! – с клавесинистом Франсуа Купереном.

Выходит, Девизе и Куперен были знакомы, вместе выступали, вполне вероятно, обменивались комплиментами, советами, мнениями и, как знать, какими-то доверительными сведениями. Нам известно, что Девизе нравилось исполнять на гитаре пьесы Куперена (до наших дней дошли письменные свидетельства этого). Нет ничего невероятного в том, что и Куперен, в свою очередь, исполнял на клавесине suites[200], предназначенные первоначально для исполнения на гитаре. Записи, табла-туры переходили от одного к другому, и не исключено, что однажды вечером, пока Девизе увлекся светской беседой, Куперен извлек из папки своего приятеля прекрасное рондо с необычным названием и решил про себя: верну как-нибудь потом.

Под впечатлением от этой божественной музыки и тайны, возникающей на моих глазах, я вновь прочел рукопись, присланную моими друзьями, скрупулезно занося в тетрадь все, что нуждалось в проверке. Я знал: это было единственным способом навсегда излечиться от подозрения: было ли это ловким вымыслом, манипулирующим истиной?

Плод последующих трех лет изысканий изложен на страницах, следующих далее. Ежели вы пожелаете дать им ход, сообщаю вам, что у меня имеются фотокопии документов и книг, которые там упоминаются.

Была одна загадка, более других не дававшая мне покоя, поскольку грозила превратить в катастрофу возможную канонизацию блаженного Иннокентия XI. Речь шла о том, что было известно и составляло тайну Дульчибени, являясь одновременно причиной всех его бед и поступков: был ли Иннокентий XI сообщником Вильгельма Оранского?

Увы, эта тема начинает звучать лишь в конце рукописи, когда решается загадка Дульчибени. Мои друзья также не сочли возможным снабдить рассказ заметками, до того относящимися. Как же так – разочарованно спрашивал я себя, – два столь любознательных журналиста и поостереглись это сделать? Может быть, предположил я, преисполненный надежды, они не нашли ничего порочащего великого Одескальки?

И все же моей обязанностью было пролить свет на всю эту историю и, изложив результаты исследования черным по белому, прогнать тучи, собравшиеся над головой понтифика. Я перечел страницы, на которых Дульчибени приоткрывает завесу над зтой тайной.