— Никто не понимает, — согласился Тинрайт и снова почувствовал себя в своей стихии. — Даже в замке сплетники разносят самые безумные слухи, а что творится в городе? — Он показал на небольшую группу мужчин за столом: они курили трубки и передавали друг другу какую-то бумагу. — Знаешь, что утверждается в этой грязной бумажке? Что принцесса-регент и ее брат убили Гейлона Толли, герцога Саммерфильдского.

Он покачал головой с искренним возмущением: надо же навести такую клевету на милую девушку, которая признала талант Тинрайта и возвысила его, подняла из мерзости до тех высот, которых он заслуживает… Он снова покачал головой и осушил то ли четвертую, то ли пятую кружку эля. Мэтти выпил бы и еще, но Бриджит была занята, а он не решался подозвать ее.

Пазл тоже смотрел в ее сторону.

— Очень красивая девушка, — заметил он.

Мэтти нахмурился и принялся разглядывать осадок в своей кружке.

— Бриджит? — отозвался он. — Да, хорошенькая, но страшно привязчивая. Радуйся, что ты уже не в том возрасте, мой добрый друг. Эти женщины — просто беда для мужчины. Стоит одну ночь с ней покувыркаться, как она воображает, что ты у нее в руках и должен таскать ее за собой, как игрушечную лошадку.

— Не в том возрасте? — повторил Пазл с сомнением и тоской.

Шут так долго молчал, что Тинрайт поднял голову и взглянул на него в упор — не уснул ли? Но нет, глаза шута были широко открыты. Тогда Тинрайт повернулся в ту сторону, куда смотрел Пазл: может быть, у Бриджит расстегнулось платье? Оказалось, что старик уставился на дверь, которая только что захлопнулась, отгораживая их от дождливого дня.

— Наступает комендантский час, — прокричал Конари из-за стойки. — Закрываемся с вечерним колоколом. Скоро сюда придут блуждающие огоньки, так что поторапливайтесь, допивайте!

— А я думал… — медленно проговорил Пазл.

Мэтти Тинрайт поставил кружку. Он раздумывал, не выпить ли еще, и пытался сделать непростой выбор: что лучше — посетить безобразный трактирный нужник или опорожнить мочевой пузырь под проливным дождем у задней стены дома?

— Что ты думал? — переспросил он.

— Я… я только что видел одного знакомого человека. Чавена, придворного врача. Он разговаривал вон с тем, в капюшоне. — Пазл заерзал на месте, оглядываясь вокруг. — Нет, тот в капюшоне тоже ушел. Возможно, они удалились вместе.

— Ну и что странного? Врач знает, как никто другой, что эль полезен для здоровья. Полезнее самих врачей и их снадобий.

— Но ведь он уехал… хотя нет… очевидно, не уехал. — Пазл покачал головой. — Он уехал из замка по срочным делам, и все страшно удивились. Правда, он мог и вернуться.

— Ну конечно. Наверное, он ездил в какое-то жуткое место, если вернулся и сразу пошел сюда, — заключил Тинрайт и с трудом поднялся на ноги. Может быть, он выпил несколько больше, чем ему казалось? — Пошли, нам пора. Здесь собираются одни бедняки, и лишь изредка заглядывает какой-нибудь врач или поэт.

Он помог Пазлу подняться и милостиво добавил: — Или королевский шут, конечно. Нет, здесь совершенно не ценят приличных людей.

Комнаты Баррика нравились Бриони больше, чем ее собственные. Окна ее гостиной выходили в Уединенный сад, что особенно радовало в солнечную погоду. В дождь у нее на подоконнике ворковали голуби и было уютно, как под теплым одеялом. Однако почти весь обзор закрывала каменная громада Волчьего Клыка, и Бриони пришлось довольствоваться созерцанием двора и сада.

Из маленького окошка гардеробной Баррика виднелась дорога к океану. Принцесса остановилась у этого окна. Перед ней сверкала бело-красная башня Осени, а за ней волновался сине-черный угрюмый океан. Только что пронеслась буря, и небо покрывали тучи, но смотреть на островерхие крыши, похожие на крошечные горные страны, и горизонт над ними было удивительно приятно. Бриони невольно думала о том, как велик мир.

«Интересно, Баррику специально выделили эти комнаты — потому что он мальчик, а я девочка? Для меня — сады и тихие уголки, старые стены. Они приучают к мысли, что ты проведешь свою жизнь взаперти. Зато для него — вид на мир, что принадлежит ему по праву рождения: небо, жизнь и возможности, простирающиеся во всех направлениях».

Брат сейчас в том необъятном мире, а она беспокоится о нем и завидует ему.

«Это двойное предательство, — думала она. — Он не только бросил меня одну, но оставил на меня трон и этих людей — вечно что-то требующих, о чем-то молящих, спорящих…»

Но эти мысли не изменили ее любви к Баррику. Они лишь превратили их связь, дающую им силы, в привязанность балованного ребенка, который не может оставаться в одиночестве.

«Ах, ведь Баррику грозит огромная опасность, если помощник трактирщика говорит правду, — говорила она себе, но ничего не могла поделать. Оставалось только ждать и готовиться к худшему. — Боги просыпаются… кажется, так говорит этот странный человек. Но он ничего не объясняет. Что он имеет в виду? Что все это вообще значит? Когда мир начал сходить с ума?» Между облаками образовалась прореха — вниз упал узкий луч света, высветил на минуту башню Лета и снова спрятался за облака. Бриони вздохнула и повернулась к фрейлинам.

— Мне пора одеваться.

— Но, ваше высочество, — начала было Мойна. — Эта одежда… она… вам…

— Я уже объяснила, что буду делать и почему. У нас война. Мой брат выступил с армией. Я последняя из Эддонов в этом замке.

— Еще ваша мачеха, — робко заметила Роза. — Ребенок…

— Пока он не родился, я остаюсь единственной из Эддонов в Южном Пределе. — В голосе Бриони зазвучал металл, чему она сама и удивилась, и ужаснулась: «В кого я превращаюсь?» — Сколько можно повторять, что я не могу оставаться прежней. Я представляю не только себя, но и брата, и всю семью.

При виде выражения, появившегося на лицах девушек, она недовольно фыркнула.

— Нет, я не сошла с ума, — сказала она фрейлинам. — И я знаю, что делаю.

Точно ли так? Она сомневалась. Иногда от горя и отчаяния люди сходят с ума, и тогда они могут причинить вред окружающим. Сумасшествие может подкрасться так тихо, что человек и не заметит. Что стоит за ее желанием носить одежду Баррика? Реакция на высокомерие мужчин и желание быть ближе к брату? Или неприятие красивых нарядов — это болезнь, которая постепенно лишит ее женственности?

«О боги и богини, я так страдаю! Все ушли! Каждый день мне хочется плакать. Или ругаться».

Но принцесса не позволила себе проявить чувства, не стала ни плакать, ни ругаться. Она приняла строгий вид, заставивший Розу и Мойну замолчать.

— Мне пора одеваться, — повторила Бриони.

Она стояла с прямой спиной, гордо откинув голову, как истинная королева или императрица, и девушки повиновались, они начали одевать ее в платье брата.

Но фрейлины все-таки притворились, будто не знают, как носить мужские вещи, хотя с ними было куда проще, чем с женской одеждой. Бриони пришлось самой надевать тяжелый пояс для меча, самой его застегивать, самой вкладывать клинок в ножны.