Каждый раз, когда войско останавливалось на ночлег, проводился медицинский осмотр. Он происходил так, что из царского шатра все было видно, и это должно было охладить пыл симулянтов, но очередь к лекарям все равно выстраивалась длинная. Как-то вечером к ним подошел Карим.

— Ты что, поработать хочешь? Нам помощь очень даже не помешает, — сказал ему Роб.

— Мне запрещено. Я должен оставаться все время при шахе.

— А! — только и сказал Мирдин.

Карим криво усмехнулся:

— Вам, может быть, добавить еды?

— Нам и так хватает, — ответил Мирдин.

— Я могу раздобыть все, что вы захотите. Чтобы добраться до слоновьих питомников Мансуры, потребуется не один месяц. Можно сделать так, что в походе вы будете иметь все удобства, какие только возможно.

Робу вспомнился рассказ Карима о том, как войско, проходя через провинцию Хамадан, навлекло голодную смерть на его родителей. И подумал о том, скольким младенцам теперь, после прохода их отряда, разобьют голову о камни, чтобы спасти их от голодной смерти.

Потом он устыдился вражды, которую испытал к своему другу — Карим ведь не виноват в том, что они двинулись в поход на Индию.

— У меня есть одна просьба. В каждом лагере необходимо рыть канавы со всех четырех сторон, чтобы использовать их вместо уборных.

Карим согласно кивнул.

Его предложение было без проволочек претворено в жизнь с оглашением того, что этот порядок вводится по настоянию хирургов. Любви к ним это не прибавило — теперь каждый вечер усталым воинам приказывали еще и рыть канавы, а когда кто-нибудь просыпался ночью от колик в животе, то ему приходилось бродить, спотыкаясь, в потемках и отыскивать ближайшую канаву. Нарушителям, если их ловили, полагались удары палкой. Но вони в лагере поубавилось, а по утрам, снимаясь с лагеря, не приходилось смотреть под ноги, чтобы ненароком не ступить в кучу дерьма.

В большинстве своем воины смотрели на хирургов со скрытой неприязнью. От их глаз не укрылось, что Мирдин явился в отряд вообще без оружия, и Хуфу пришлось, ворча, выдать ему неуклюжий кривой меч, какие носили воины шахской стражи. Впрочем, Мирдин постоянно забывал надевать его на пояс. Кожаные шляпы также выделяли хирургов из всех прочих, как и их обыкновение вставать на заре и отходить от лагеря. Там они набрасывали на себя молитвенные покрывала, распевали свои молитвы и повязывали на руки кожаные ремешки. Мирдин тоже не переставал удивляться:

— Слушай, здесь же нет больше евреев, никто к тебе не присматривается. Отчего же ты молишься со мной? — Роб в ответ пожал плечами, и Мирдин хмыкнул: — Думаю, что отчасти ты все-таки стал евреем.

— Да нет. — И Роб поведал Мирдину, как в тот день, когда стал выдавать себя за еврея, он пошел в собор Святой Софии в Константинополе и пообещал Иисусу, что никогда не отречется от Него.

Мирдин перестал усмехаться и кивнул. У них обоих хватило ума не развивать эту тему. Они ясно сознавали, что есть такие вопросы, по которым они никогда не придут к согласию, потому что воспитывались на разных представлениях о Боге и человеческой душе, но оба охотно избегали ловушек и продолжали дружить как люди мыслящие, лекари, а теперь еще и как два воина-новобранца.

* * *

Когда они дошли до Шираза, предупрежденный заранее калантар встретил шаха у стен города, ведя за собою караван вьючных животных, нагруженных всевозможной провизией. Эта добровольная дань спасла округу Шираза от произвольного разграбления фуражирами отряда. Простершись перед шахом и выразив ему свое почтение и преданность, калантар затем обнялся с Робом, Мирдином и Каримом. Они посидели вместе, выпили вина и вспомнили дни, когда здесь свирепствовала чума.

Роб и Мирдин проводили калантара до самых городских ворот. На обратном пути их соблазнил ровный, гладкий участок дороги, в крови заиграло выпитое вино, и они погнали своих верблюдов галопом. Для Роба это стало настоящим откровением: от неуклюжей, переваливающейся походки верблюдицы и следа не осталось. Когда она побежала, шаги удлинились настолько, что превратились в стремительные прыжки, уносившие вперед и ее саму, и ее наездника. Она буквально стелилась в воздухе, и от этого дух захватывало. Роб легко удерживался в седле и испытывал самые разнообразные чувства. Он плыл в воздухе, он порхал, он становился ветром.

Теперь ему стало понятно, почему персидские евреи изобрели специальное название для этой породы, распространенной здесь — джемала сарка, то есть «летучие верблюды».

Серая верблюдица самозабвенно неслась вперед, и Роб впервые ощутил симпатию к ней.

— Давай, куколка! Вперед, моя девочка! — выкрикивал он, пока они мчались во весь дух к лагерю.

Мирдин на своем верблюде выиграл их соревнование, но Роб все равно пришел в отличное настроение. Он попросил у махаутов добавочную порцию корма и дал своей верблюдице, а она укусила его за руку. Кожу не прокусила, но на месте укуса образовался большой багровый синяк, который еще долго болел. Тогда-то он и дал ей подходящее имя — Сука.

Недалеко за Ширазом они вышли на Путь пряностей и долго следовали по нему, потом, избегая углубляться в горы, свернули к берегу Ормузского пролива. Шла зима, но воздух над Персидским заливом был теплый, насыщенный запахом моря. Нередко после дневного марша, на привале, воины вместе со своими животными окунались в теплые соленые волны и грелись на горячем прибрежном песке, а часовые тем временем нервно высматривали, не появятся ли где акулы. Люди, встречавшиеся им теперь, могли быть с равным вероятием как персами, так и белуджами или неграми. То были рыбаки, а в оазисах, разбросанных вдоль песчаного побережья, крестьяне, которые выращивали финики и гранаты. Жилищами им служили шатры, либо обмазанные глиной каменные дома с плоскими кровлями. То там, то здесь отряд переходил через сухие русла вади, где люди ютились в семейных пещерах. Роб подумал, что это очень скудные края, зато Мирдин, заметно повеселев и оживившись, жадно смотрел вокруг своими добрыми глазами. Когда дошли до рыбацкой деревушки Тиз, Мирдин взял Роба за руку и подвел к самой кромке воды.

— Вон там, на той стороне, — воскликнул он, протягивая руку к лазурным водам залива, — это Маскат. Отсюда лодка могла бы доставить нас в дом моего отца за три-четыре часа.

Да, они были, считай, рядом, однако на следующее утро лагерь свернули, и отряд направился дальше, с каждым шагом отдаляясь от дома семьи Аскари.

За пределами Персии они оказались почти через месяц после выхода из Исфагана. В походной колонне были произведены перестановки. Ала-шах приказал, чтобы по ночам лагерь охраняло тройное кольцо часовых, а каждое утро всем воинам сообщали новый пароль. Всякий, кто попытался бы проникнуть в лагерь, не зная пароля, должен был быть убит на месте.

Ступив на чужую землю Синда, воины дали волю своему желанию пограбить. Однажды воины-фуражиры пригнали в лагерь толпу женщин, так же, как пригоняли скот. Шах сказал, что разрешает им привести женщин в лагерь только на эту ночь, впредь же так не поступать. Шести сотням воинов и без того трудно подобраться к Мансуре незамеченными, и шах не желал, чтобы из-за женщин слухи об его приближении летели впереди отряда.