Крупнейшие клипера чайных гонок перевозили около 1200 брутто регистровых тонн. Шестидесятиметровая «Катти Сарк» – только 963. Я вдруг ловлю себя на мысли, что рассказываю об этом судне и его карьере как-то отвлеченно. А ведь когда я расхаживал по его палубе, заходил в кубрик и кают-компанию, в каюты, осматривал межпалубные помещения (корабль с любовью восстановлен до малейших деталей, а теперь поддерживается в образцовом порядке и драится до блеска, как все в британском флоте), то я словно бы становился частичкой корабля и мне казалось, что он вот-вот отплывет вместе со мной в дальние моря, что на палубе сейчас появятся капитан Вуджет и арматор-владелец Джон Уиллис, чтобы дать последние наставления перед снятием с якоря. Думаю, не один я испытывал подобные чувства. «Катти Сарк» не умерла, она может уйти в море в любое мгновение, стоит лишь открыть ворота дока. Душа не покинула судно, а потому лучше будет передать слово клиперу. «С вами говорит „Катти Сарк“» – такой способ повествования будет исторически столь же верен, как и объективный рассказ стороннего наблюдателя.

– Меня спустили на воду в полдень 23 ноября 1869 года со стапелей верфи «Скотт энд Линтон» на верфях Клайда, неподалеку от Эдинбурга. Мои обводы и линии корпуса вычертил Джон Ренни, главный чертежник верфей. Он же рассчитал высоту моих мачт и наибольшую поверхность парусов, которую я могла нести, – 34 тысячи квадратных футов, иными словами, 3150 квадратных метров.

Новорожденный присутствует на собственных крестинах, но нельзя сказать, что он участвует в них. Именно поэтому я не помню церемонии моего спуска на воду. Позже я узнала, что героем праздника был человек, которого мне часто доводилось видеть, – Джон Уиллис, известный в портах Великобритании под прозвищем Белый Цилиндр. Когда-то он, как и его отец, был капитаном парусников и получил свое прозвище из-за белого цилиндра с черной лентой и загнутыми полями, который никогда не снимал.

Элегантный Джон Уиллис был истинным шотландцем. Он спорил по поводу моей сметы, торговался, словно араб на рынке, но требовал использовать только лучшие материалы. В конце концов он заключил контракт, где оговаривал мою стоимость – 16 150 фунтов стерлингов. Когда мой корпус был закончен, Скотт и Линтон подсчитали, что постройка обошлась им в 17 фунтов стерлингов за одну регистровую тонну, то есть общая сумма составила 16 370 фунтов стерлингов. Они заплатили разницу из своего кармана и разорились, поскольку их казна опустела. Меня закончила другая клайдская судостроительная компания – «Уильям Денни энд бразерс».

– Хочу иметь клипер, который побьет «Фермопилы», – заявил Уиллис Скотту и Линтону. – В остальном полагаюсь на вас.

«Фермопилы» были великолепным клипером, и командовал ими превосходный капитан. Конечно, Белый Цилиндр мечтал выиграть чайные гонки и получить надбавку в 10 шиллингов за тонну чая, но еще больше грезил о лаврах владельца клипера-победителя. Он должен был знать (хотя у меня нет уверенности в этом), что у него почти не осталось времени для воплощения своей честолюбивой мечты, ибо в 1869 году пробил последний час чайных гонок: в тот год француз Фердинанд де Лессепс сделал первый удар киркой на строительстве канала между Порт-Саидом и Суэцем. Дорога укоротилась на 8 тысяч морских миль, и перевозка на паровых судах стала рентабельной.

И все же после окончания строительства, оснащения и прихода команды с офицерами я приняла участие в чайных гонках. Признаюсь, что ни разу их не выиграла, а прославилась и стала непобедимой на другом маршруте.

Клипера относились к судам, в которых каждая дощечка корпуса, каждый квадратный дюйм парусов работали на грани возможного. Они напоминали чистокровных рысаков, а их капитаны со стальными нервами были готовы идти на любой риск. Мне не повезло в чайных гонках, и я не попала в руки ни одного из этих чемпионов.

Мой первый капитан, Муди, был неплохим моряком, но его отвага не могла сравниться с отвагой Кемболла, капитана «Фермопил», а кроме того, и везло ему меньше, чем сопернику. Когда на борт клипера «Фермопилы», одержавшего первую победу, поднялся лоцман, чтобы провести судно по Темзе, Кемболл показал ему на планшир:

– Вы его видите?

– Да, – ответил удивленный лоцман.

– Я тоже. Но впервые с момента отплытия из Китая.

Кемболл намекал, что в течение всего перехода «Фермопилы» так кренились от ветра, что он не видел планшир со своего мостика. Кемболл, конечно, прихвастнул, поскольку не мог не попасть в полосу экваториального затишья. Но то был первоклассный капитан, и, командуй он мною в то время, я выиграла бы чайную гонку и побила бы рекорд «Фермопил».

Кроме того, меня одолели неудачи. В 1872 году у меня появились шансы побить «Фермопилы». Мы покинули Фучжоу одновременно и одновременно вошли в Индийский океан, я шла впереди на полторы мили. Через двадцать шесть суток на широте Южного Мадагаскара я выигрывала уже 400 морских миль. Капитан Муди радостно потирал руки. На море начиналось волнение, завыл штормовой ветер, но я бодро держала скорость в двенадцать узлов, как вдруг почувствовала острую боль. Меня развернуло боком к ветру – буря сорвала руль.

Надо быть моряком и надо быть судном, чтобы представить себе то чудовищное давление, которое оказывает вода на крохотную поверхность лопасти руля – крохотную по сравнению с остальным корпусом, когда парусник под всеми парусами идет на полной скорости. Тоненькая лопасть принимает на себя всю силу ветра и заставляет его выполнять полезную работу, но стоит полететь всего лишь одному креплению, не выдержавшему нагрузки, – и руль срывает.

Расстроенный Муди в гневе швырнул свою фуражку на мостик. Я уже говорила, что он был неплохим моряком и доказал это делом (не знаю, сумел бы справиться с положением Кемболл). Муди удерживал меня по ветру во время бури с помощью плавучего якоря, пока на борту мастерили запасной руль. Работа длилась восемь суток, поскольку яростный шторм не прекращался.

Судовой плотник собрал брусья, скрепил их скобами, которые сам выковал. Кузницу разбили на палубе, по которой гуляли волны. Один раз опрокинулся горн, и сын капитана, который раздувал мехи, едва успел отскочить в сторону, увертываясь от раскаленных углей. На следующий день кузнецу чуть не снесло голову раскаленным железным брусом. Имя этого человека – Генри Гендерсон – осталось в анналах британского мореплавания. Мой арматор Джон Уиллис вручил ему премию в пятьдесят фунтов стерлингов за «умение и расторопность, проявленные в сложных обстоятельствах», правда премию он выплатил совместно со страховым агентом груза, и я предпочитаю не знать, сколько шотландец выложил из своего кошелька. Конечно, не основную долю.

В этом путешествии нас сопровождал брат Джона Уиллиса. С самого начала бури его терзала морская болезнь, и, как только установили новый руль, он потребовал, чтобы Муди оставил его в Кейптауне, откуда он будет добираться до Англии своими силами. Муди послал его к черту:

– Остановиться? Никогда! Мы и так уже потеряли уйму времени!

После восьми суток лежания в дрейфе мы остались далеко позади «Фермопил», но Муди еще мог рассчитывать на почетное место. Брат Уиллиса начал настаивать, и Муди пригрозил ему кандалами.