На шестой день сам Тиридат, его ближайшие сановники и исполнители казни подверглись участи Навуходоносора. Пораженные безумием, они стали скитаться с дикими зверями и терзали собственное тело, наполняя страшными воплями окрестности Вагаршапата. Ужас объял столицу.

Тогда, в тайном видении, сестра Тиридата была извещена, что только один узник Григорий может исцелить бесновавшихся. Некий вельможа немедленно отправился в Арташат, не веря, чтобы Григорий, после четырнадцатилетнего забвения в ядовитой яме, мог быть еще в живых.

Григорий, однако, был жив; его освободили, облекли в светлые ризы и с торжеством повезли в Вагаршапат. Сестра царева, синклит и весь народ вышли навстречу ему за ворота столицы и пали к ногам его. В то же время, привлеченные какой-то неведомой силой, бесновавшийся царь и сановники устремились к святому и простерлись; перед ним с дикими воплями. Григорий исцелил их, говоря: “Не мне поклоняйтесь,– ибо я только человек, вам подобный, а Тому, Кто создал небо и землю и нас людей и Кто ныне исцелил вас”. “Где божий серны? – спросил он потом, и когда ему указали место избиения дев, он собрал нетленные останки их, обвил в собственные одежды, отвергнув как недостойные богатые ризы, принесенные язычниками, снес их в один виноградник и остался там в уединенной молитве над ними.

В полночь его посетило видение.

Он видел, что свод небес разверзся и необыкновенный свет пролился до земли; по направлению лучей его стремились сонмы ангелов, а перед ними высокий муж, с грозными взором, державший в деснице своей золотой молот. Он летел с неба быстрее орла и достигнув до центра города Вагаршапата, с неимоверной силой о ударил молотом о землю. Застонала земля; гул пронесся в недрах ее, страшные вопли исторглись из ада, и горы сравнялись с землей.

И вдруг посреди самого города, близ царского дворца, появился высокий, круглый, обширный золотой пьедестал, на нем – огненный столп, над столпом – облачный свод, увенчанный светозарным крестом; вокруг него – четыре других столпа, из которых три на месте казни святых дев, и над каждым по кресту над сводами. Все изображение покрывал чудный купол из облаков, служивший основанием огненному престолу, на котором крест Господень в светозарных лучах проливал свет, проникавший до самого основания столпов. Тогда выступил из земли обильный источник и потек через все поле, далее и далее, пока зрение могло следить за ним. Ангел Божий прилетел к изумленному Святителю и сказал ему: “Муж с грозным видом и высоким станом, шествовавший впереди сонма ангелов с золотым молотом в деснице и ударивший по земле – Сам Господь. Да будет место это храмом Божиим, домом молитвы всех верующих и престолом Первосвященника”.

Всколебалась земля – и видение исчезло.

На месте его Григорий водрузил знамение креста и положил основание трем другим престолам, на месте избиения Рипсимы, Мариамны и Гаяны с их подругами,– там, где явились столпы. Главный престол был назван “Шогокат”, что значит “излияние лучей”, и здесь впоследствии основалась величайшая святыня Армении, монастырь, названный, в память видения, Эчмиадзин, то есть “Сошествие Единородного Сына”. На другой день тела св. мучениц были преданы земле. Раскаявшийся царь более всех трудился для достойного погребения своих жертв, и жены вельмож носили на могилу камни в своих драгоценных одеждах.

Царь и весь его совет единодушно решили тогда избрать Григория пастырем себе в вере Христовой и отправили его для посвящения к архиепископу Кесарии, Леонтию. В Кесарию между тем долетела уже молва о мученических подвигах Григория, о чудесном обращении им целой страны к свету Христову,– и Леонтий рукоположил Григория епископом всей Армении. На берегах Евфрата встретил возвращающегося святителя Тиридат со всем царственным домом, сановниками и народом. Григорий крестил их в водах реки, освященной воспоминанием о земном рае. Но прежде он наложил на них короткий приготовительный пост, который церковь Армянская и поныне соблюдает в память ее просвещения.

Святитель водворился в царственном Вагаршапате и тридцать лет светил родине своей словом истины и благим примером. Видя, что уже достаточно утверждена им вера Христова в отечестве, Григорий поставил на кафедру сына своего Аристагеса, а сам удалился в дикую пещеру области Таронской, где спасалась некогда одна из спутниц царевны Рипсимы. Там он и закончил в молитве свое нелегкое поприще. Соседние пастухи нашли однажды неведомое им тело его и погребли в пустыне. Только через многие годы открыто было небесным ведением одному отшельнику место погребения святителя, и его нетленные останки перенесли с честью в селение Тартан, где устроилась обитель. Теперь голова святого находится в Неаполе, левая рука в Сисе, правая же в Эчмиадзине, где и поныне служит для посвящения преемников его – католикосов.

Царь Тиридат был ревностным помощником Григория в распространении христианства. По рассказу Моисея Хоренского, он обладал не одной телесной силой, но и необыкновенной волей, и возвышенным умом; а увлекательным красноречием и силой убеждения он превышал даже самого просветителя Армении, Григория. Приняв христианство, он сам стал проповедовать слово Божие, рассказывая всем о чудесах, которые Бог сотворил над ним. В этой проповеди провел он всю свою жизнь и пал наконец жертвой той же ревности в вере. В управляемой им стране еще оставались многие нахарары, державшиеся язычества, и царь постоянным увещанием принять христианство вызвал ропот даже среди своих приближенных. Тогда он снял со своей головы царский венец и ушел в пещеру, где проводил свои последние дни святой Григорий. Царедворцы, боясь народного неудовольствия, просили его воротиться на царство, и когда он отказался – они отравили его. Армянская церковь причисляет Тиридата к лику своих великих святых, как равноапостольного.

С укреплением христианства в Армении ее политическая жизнь выиграла не много. Если вначале и установились у нее дружественные отношения с сильной Византийской империей, то, с другой стороны, Армения столько же проиграла от усиливавшейся ненависти к ней Сассанидов соседней Персии. Дружба Византии вообще обходилась Армении дорого; императоры смотрели на нее просто как на свою вассальную страну и в этом именно смысле оспаривали ее у персов. Армения стала яблоком раздора между этими двумя сильными государствами, ареной разорительной для нее борьбы и смут между нахарарами, переходящими на сторону то персов, то византийцев. А такие переходы далеко не были безразличны для боровшихся сторон, так как они сопровождались обыкновенно переходом дружин и, главным образом, конницы, которая считалась в то время лучшей в целой передней Азии. По свидетельству самих греческих историков, в конце концов, произошел даже простой раздел Армении между персами и греками, причем последним досталась лишь незначительная западная часть страны. Да и недолговременна была эта внешняя дружба маленького государства с огромной империей; она превратилась скоро в суровую ненависть, бывшую отчасти причиной того, что греки мало-помалу потеряли и ту незначительную часть Армении, которая оставалась в их власти. В то время, как византийское правительство неблагоразумными поступками, закрытием школ, преследованием национальности армян, их языка и обычаев, отчуждало своих приверженцев, персидский двор ласками, наградами, а еще чаще тайными интригами и обещаниями привлекал на свою сторону нахараров,– и мало-помалу в Армении установилось преобладание персидской партии. Цари, не имевшие в сущности фактической власти, давно уже были игрушкой в руках то того, то другого из соперничавших государств; значение их падало все более и более, развратная жизнь надоела всем до того, что нахарары сами обратились к персидскому царю с настоятельной просьбой уничтожить в Армении царское достоинство. Просьба эта, составлявшая полное торжество политики персов, была уважена, и в 482 году персидский царь Баграм V сверг в лице Арташира с престола Армении династию Аршакуни. Страна сделалась провинцией, раздробленной на множество нахарарств,– и самостоятельное существование Армении надолго прекратилось.