— Это мой отец?

— Нет. Кое-кто другой.

— Кто?

— Брат вашего отца, ваш дядя. Изидор Катценберг. Из рассказов вашей матери мне известно, что это свободный мыслитель, в прошлом журналист, писавший статьи о научных достижениях. Человек несколько экстравагантный. Он подверг себя добровольному заточению в водонапорной башне в пригородах Парижа. Он живет у бассейна, в котором плавают дельфины. Вот он-то все и придумал…

А вот теперь я чувствую, что мы приближаемся к истине. Через несколько секунд наконец я узнаю…

Но директор, кажется, никуда не торопится.

— О, сила мысли! Ничего нет, и вдруг простое слияние двух нейронов создает череду идей. Соединение двух нервных клеток порождает концепт, он остается в памяти и находит свою белковую форму. Каждая идея становится материей. Так и мысль Изидора Катценберга стала белком его мозга.

— Какая идея? Что он сделал? — нетерпеливо спрашивает Кассандра.

— Он поговорил со своим братом, и их проект воплотился в жизнь, идея стала живым существом.

— Каким существом?

— Тобой.

Мной?

Эсмеральда и Фетнат держатся за руки и смотрят на свои горящие хижины. Остальные слушают гнусавый голос Па-падакиса. Хобот противогаза похож на цилиндрический нос, украшающий его лицо.

— Идея Изидора Катценберга оказалась чрезвычайно оригинальной. Она возникла благодаря одному утверждению из каббалы. Новорожденный знает все, но знание это обременительно, поэтому посланный Богом ангел посещает младенца прямо перед его рождением, произносит магические слова и стирает знание из его памяти. Ложбинка над верхней губой каждого человека — это след пальца ангела, запечатавшего ему уста.

Да, я это знаю, куда он клонит? Почему он рассказывает так медленно? Это невыносимо.

— Изидор Катценберг считал, что одна метафора скрывает другую. Он полагал, что младенец забывает все благодаря… дару речи. Произнося слово, ребенок заключает идею в клетку. Язык сажает мысль за решетку.

Заинтригованный Ким садится поудобнее.

— В тринадцатом веке король Фридрих II, говоривший на девяти языках, решил узнать, каков «природный» язык человеческого существа. Он поместил в отдельное помещение шестерых младенцев и приказал нянькам кормить их, купать, ухаживать за ними, но не произносить при этом ни единого слова. Он хотел понять, на каком языке заговорят младенцы, лишенные влияния извне. Он считал, что они выберут латынь, греческий или иврит — основные, по его мнению, языки человечества. Но дети не только не заговорили вовсе, они стали болеть и очень быстро умерли, все шестеро.

— Это доказывает, что общение необходимо для выживания, — замечает Шарль де Везле.

Видя, что огонь начинает затухать, Эсмеральда берет полотенце и сбивает пламя со своей хижины, пытаясь спасти несколько гребенок и украшений. Она возвращается, держа в руках расплавленные и обгорелые сокровища.

— Это и есть «Эксперимент номер двадцать четыре»? — спрашивает Кассандра.

Филипп Пападакис кашляет, стекла противогаза затуманиваются. Его глаз уже не видно.

— Ваш дядя Изидор и ваша мать много говорили об опыте прусского короля Фридриха II. Изидор сказал нечто вроде: «Яд может стать лекарством, все зависит от дозы».

Фетнат кивает головой в знак согласия.

— ДА ХВАТИТ ЧУШЬ ПОРОТЬ! — взрывается вдруг Кассандра. — ЧТО ОНИ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ?

Она хватает Филиппа Пападакиса за горло. Тот никак не может вырваться, трясет головой, пытаясь высвободиться.

— Вас не учили говорить, — признается он.

Кассандра отпускает его и роняет руки на колени.

— С вашим братом не разговаривали до семи лет. С вами — до девяти. Так вы остались «чистыми», не загрязненными словом.

А правое полушарие мозга не «загрязнила» тирания левого.

Кассандра смутно припоминает обрывки фраз, которые прочла в бумагах своей матери.

— Как я вам говорил, до девяти месяцев младенец не чувствует разницы между собой и остальным миром. Потом наступает «траур младенца»: мир переворачивается, существо, которое он считал частью самого себя, отрывается от него и исчезает, и ребенок боится, что оно исчезло навсегда. Младенец словно бы теряет руку. Он понимает, что не может повлиять на возвращение части себя. И он дает имя этому существу, которое было им и им быть перестало.

Мама.

— Мама. Как только существо получает название, оно отчуждается от младенца. Происходит первое сужение сознания. Сила любви, запах, аромат, чудо нежности становятся всего лишь отдельным существом… мамой. Эти звуки являются слишком тесной рамкой для такого огромного понятия, как мать. Затем получает ярлык еще одно явление. «Папа». Потом приходит время отражения в зеркале, и мир обретает границы.

— Тогда появляется «я».

Да, и это я тоже знаю. «Я» — это сужение сознания. Однажды я поняла, что я — не все, что я — это всего лишь я. Мысль, до того ничем не стесненная, начинает биться о стенки пещеры под названием «череп», она становится пленницей замкнутого пространства, заключенного в непроницаемую оболочку из кожи, которое называется «тело».

— «Я» отличается от всех остальных. «Я» ограничено. «Я» уязвимо. «Я» борется с враждебным ему миром. Вот когда начинается сужение сознания…

Филипп Пападакис продолжает свою мысль:

— Сначала «мама», потом «папа», затем «я», мир продолжает сужаться по мере появления ярлыков, явления прячутся за словами. В этом заключается открытие вашего дяди, а потом и мамы. При помощи слов человек хотел контролировать весь мир, а на самом деле просто перестал понимать его. Слова стали важнее понятий, которые они обозначают. Они начали отрицать реальность. Слово «тигр» не кусает. Слово «тяжесть» ничего не весит. Слово «солнце» не светит.

Кассандра смотрит на директора, выражение ее глаз совершенно меняется, она видит перед собой не врага, а провозвестника.

— При помощи слов человек захватил власть в свои руки. Он разграничил территории. Он дал имена животным. В Библии написано: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». И животные покорились человеку, потому что он даровал имя.

Впитывая это знание, Кассандра старается дышать как можно глубже. Директор школы «Ласточки» добавляет:

— «Nomen est omen», то есть «Называть — значит обладать». Этот секрет хранили поколения энтомологов, втыкавших булавки с этикетками в брюшко бабочек, чтобы закрепить за ними сложные латинские названия. «Эта хрупкая красавица не бабочка, а Monarchus advantis simplex».

Да, это верно. Я — не живое мыслящее существо, а «Кассандра Катценберг, семнадцать лет, пятьдесят два килограмма, дочь министра перспективного прогнозирования, сирота, аутистка, разыскивается полицией за бегство, поджог школы и убийство родного брата». Все эти слова, определяя меня, уменьшают мою значимость и загоняют меня в клетку.