но для меня это прозвучало убедительно. Единственное, чего, как мне казалось, ему недоставало, — это хоть какого-то эмоционального контакта с животными, которых он разводил: он даже морковкой их угощал как-то машинально.

Кобыла с выделениями оказалась в одном из дальних загонов на границе хозяйства, и пока Оливер Нолес и Найджел заглядывали ей под хвост и обменивались невразумительными замечаниями типа: «в любом случае скидывать она не собирается» и «все чисто, ни желтого, ни кровяного», я проходил время, глядя поверх последнего ряда белых перекладин изгороди на поля за ней. Контраст с землями Нолеса был разителен. Вместо предельной аккуратности полнейший беспорядок. Вместо безукоризненно расчерченных прямоугольников зеленой травы там торчали высокие буреющие будылья, пробиваясь сквозь запущенную поросль вянущего осота. Вместо добротных кирпичных конюшенных дворов ветхое скопище деревянных сараев, светло-серых от старого креозота и с заплатами из просмоленной парусины, растянутыми поверх крыш.

Джинни проследила за моим взглядом.

— Это участок Уотчерлеев, — сказала она. — Я часто через него езжу, но там сейчас так замусорено и скучно, никакого веселья. И практически все их пациенты разъехались, и у них больше даже шимпанзе нет, они говорят, не могут их себе позволить.

— Какие пациенты? — спросил я.

— Лошади. Это лечебница Уотчерлеев для больных лошадей. Вы о ней не слыхали?

Я покачал головой.

— Она довольно хорошо известна, — сказала Джинни. — Или по крайней мере была известна, пока этот пошляк Кальдер Джексон не перебил им дело.

Понимаете, Уотчерлеи не богаты — Боб всю дорогу в пивнушке, а Мэгги надрывает кишки, таская кули с навозом, но по крайней мере у них всегда было весело. Там было уютно, понимаете, и пускай двери в денниках слетали с петель и все заросло бурьяном, а все равно лошади у них прямо расцветали, ну, большинство, даже если у Мэгги колени торчат сквозь дырки на джинсах и она одну фуфайку неделями не снимает, до упора. Но Кальдер Джексон, понимаете, он та еще проныра, со всеми этими его трепливыми шоу по телевизору, и рекламой, и все такое, и получилось, что Уотчерлеев совсем оттерли.

Ее отец, услышав последнее замечание, добавил от себя:

— Они безалаберны. Нет деловой хватки. Людям может нравиться такой цыганский стиль, но, как сказала Джинни, им нечего противопоставить Кальдеру Джексону.

— Какого они возраста? — хмурясь, спросил я.

Оливер Нолес пожал плечами.

— За тридцать. Ближе к сорока. Трудно сказать.

— Надеюсь, у них нет сына примерно шестнадцати лет, худощавого, мускулистого, который одержим ненавистью к Кальдеру Джексону за то, что тот погубил дело его родителей?

— Что за странный вопрос, — сказал Оливер Джексон, а Джинни помотала головой.

— У них никогда не было детей, — сказала она. — Мэгги не может.

Она мне говорила. Вот они и выплескивают всю свою любовь на животных. Правда, мерзость, что такое случилось с их лечебницей?

А так было бы складно, если бы покушавшийся на Кальдера Джексона оказался сыном Уотчерлеев. Наверное, даже слишком складно. Но могли быть и другие, такие же, как Уотчерлеи, чья звезда закатилась с восходом Кальдера Джексона. Я сказал:

— Вы не знаете, кроме этого хозяйства и Кальдера Джексона, есть какие-нибудь другие места, куда люди отвозят больных лошадей?

— Думаю, есть такие, — сказала Джинни. — Обязаны быть.

— Конечно, есть, — кивнул Оливер Нолес. — Но если у нас заболеет лошадь, мы ее, разумеется, никуда не отсылаем. У меня отличный ветеринар, просто чудеса творит с кобылами, при необходимости приходит днем и ночью.

Мы пустились в обратный путь. Оливер Нолес показывал мне различных кобыл и их приплод, и отработанным движением распределял морковки. Жеребята на ножках, жеребята в матках; круговорот воспроизведения потомства, замерший на зиму, подспудно набухающий плод, неуклонно зреющая во тьме жизнь.

Джинни ушла приглядеть за лошадью, на которой приехала, Найджел пошел заканчивать осмотр главного двора, так что к дому подошли Оливер Нолес, собака и я. Беднягу Сквибса не пустили дальше его корзины в прихожей, а мы с Нолесом вернулись в контору-гостиную, откуда начали свой путь.

Благодаря моим утренним телефонным переговорам я знал, как должны рассчитываться новые налоговые ставки того, кто будет владеть и распоряжаться Сэнд-Кастлом. Я прибыл сюда, вооруженный столбцами чисел, где были показаны проценты, подлежащие выплате, если ссуда будет утверждена; и обнаружил, что мои знания пригодятся мне не для наставлений, а для обсуждения:

Оливер Нолес разбирался в деле лучше меня.

— Разумеется, я так часто поступал, — сказал он. — Мне нужно было добывать средства на строительство, на ограды, на покупку тех трех жеребцов, которых вы видели, а до этого еще двух. Я привык всегда честно выплачивать банковские субсидии. Эту новую авантюру, конечно, не сравнить с предыдущими, но если бы я не чувствовал, что потяну, я бы за нее не взялся, уверяю вас. — Он одарил меня быстрой обаятельной улыбкой. — Я не псих, вы же видите. Я действительно знаю свое дело.

— Да, — сказал я. — Это заметно.

Я сказал ему, что максимальный срок ссуды в «Эктрине» (если таковая вообще предстояла) — пять лет, на что он просто кивнул.

— Это по существу означает, — настойчиво продолжал я, — что вы должны будете в эти пять лет заработать и отдать восемь миллионов, даже если учесть, что ссуду можно выплачивать ежегодно по частям, соответственно снижая проценты. Это огромные деньги... Вы уверены, что понимаете, во что это выльется?

— Разумеется, понимаю, — сказал он. — Даже принимая во внимание выплату процентов и возмутительно высоких страховых взносов за такую лошадь, как Сэнд-Кастл, я смогу покрыть ссуду в течение пяти лет. Это срок, на который я и рассчитывал.

Он разложил на столе листы расчетов, исписанные четким почерком, и принялся объяснять, как добьется этого, по мере объяснений указывая на цифры.

— Взнос за случку в сорок тысяч фунтов покроет все. Его показатели на скачках оправдывают эту сумму, и я, сами понимаете, буду очень требовательным, выводя племенную линию Сэнд-Кастла. Его родословная не дает никаких оснований для тревоги. Ни следа наследственных болезней и нежелательных отклонений. Он происходит из здоровой линии чистокровных победителей, и нет причин, почему он не может ее продолжить. Но я и не ожидал, что вы ссудите деньги, не получив мнения экспертов об этом. — Он подал мне фотокопию генеалогической таблицы. — Пожалуйста, возьмите это с собой.

Он дал мне также несколько листов своих вычислений, и я уложил все это в портфель, который всегда носил с собой.

— Почему вы не решили уменьшить свой риск до двадцати одного пая? спросил я. — Продайте девятнадцать. У вас еще будет перевес голосов над другими пайщиками, и им не удастся умыкнуть у вас Сэнд-Кастла,