посмотрела на подземных жителей почерневшими от гнева глазами и крикнула им срывающимся голосом:

— Только я, и никто другой, уложу мое дитя спать, когда настанет для этого время!

Она подняла Стину-Марию на руки и понесла её к озеру. Все подземные жители стояли молча и ждали.

— Пойдем, красавица моя! — бормотала женщина, — Пойдем, спать пора!

Над сумрачным озером клубился туман. Женщина с девочкой на руках скрылась за его густой завесой. Увидев, как внизу блеснула вода, Стина-Мария всплакнула и подумала: «Ох ты, мой ягненочек, не видать тебе больше Капелы».

Но женщина-тень, которую она звала мамой, погладила её легкой рукой по головке и шепнула:

— Беги вслед за овечками, красавица моя!

И тут Стина-Мария очутилась совсем одна. Туман вокруг был такой густой, что ни зги не видать, только слышно было, как звенят золотые колокольцы, и девочка пошла за ними. Колокольчики вели её сквозь мрак и туман, она шла долго-долго, не понимая, куда идет. И вдруг она почувствовала, что ступает по траве. Это была короткая травка, какая бывает на выгоне, где её щиплют овцы.

«Вот уж не знаю, куда я попала, — подумала Стина-Мария. — Но трава тут растет такая же, как у нас дома».

В тот же миг туман пал росою, и девочка увидала месяц. Месяц светил над хутором Капела, он как раз выглянул из-за крыши овчарни. А на Лисьем камне сидел дедушка и держал в руках свой посох.

— Где же ты так долго пропадала? — спросил дедушка. — Пойдем скорее домой, пока похлебка не остыла.

Но тут он замолчал, потому что увидел овец. Красивые белые овечки паслись на лугу вместе с малыми ягнятами, дедушка ясно разглядел их на лугу в свете месяца и услышал нежный звон колокольчиков.

— Вот уж правда, старость — не радость, — сказал дедушка. — У меня в ушах звенит, и я вижу овец, которых загрыз волк.

— Это не те овцы, которых волк загрыз, — сказала Стина-Мария.

Тогда дедушка посмотрел ей в глаза и понял, где побывала Стина-Мария. Тот, кто побывал у подземных жителей, на всю жизнь остается меченым. Даже если ты пробыл там ровно столько времени, сколько надо, чтобы похлебка сварилась и месяц успел подняться над овчарней, метка все равно останется у тебя на всю жизнь.

Дедушка поднял Стину-Марию на руки и посадил её к себе на колени.

— Ох ты, мой ягненочек, — сказал дедушка. — Сколько же времени ты пропадала, бедная овечка?

— Много, месяцев и много лет, — ответила Стина-Мария. — И если бы ты не позвал меня, я бы там и осталась.

Но в старых дедушкиных глазах светилась радость при виде овечек. Он всех пересчитал и убедился, что их столько же, сколько сгубил волк.

— Похоже, что в Капеле все-таки будет стрижка, — сказал дедушка Стине-Марии. — Похоже, что надо мне с вечера наточить овечьи ножницы. Если, конечно, лунные овечки — твои.

— Мои они, чьи ж еще! — сказала Стина-Мария. — Сейчас они беленькие, а были серые, когда мне их дали…

— Тс-с. Молчок! — перебил дедушка.

— Дали те, кого нельзя называть по имени, — закончила Стина-Мария.

Месяц все выше поднимался над крышей овчарни и озарил своим светом луг, на котором паслись овцы и ягнята хутора Капела. Дедушка взял свой посох и постучал по земле: «Стук-стук-постук…»

— Тс-с! Молчок! — остановила его Стина-Мария.

И шепотом, дедушке на ушко, сказала стих, который был так же стар, как старинный хутор Капела:

Стук-стук-постук!

Для овечек тучный луг.

Сколько было — столько есть,

Тучек на небе не счесть.

РЫЦАРЬ НИЛЬС ИЗ ДУБОВОЙ РОЩИ

Случилось это давным-давно, в пору бед и нищеты. На маленьком хуторе, затерявшемся в глухом лесу, лежал в постели больной мальчик.

Мальчика звали Нильсом, а хутор прозывался Дубовой рощей. Таких маленьких, сереньких, бедных хуторков было в то время много. Одно богатство и было в них — малые ребятишки. Но такие, как Нильс, встречались редко.

И вот он тяжко захворал, мать боялась, что он умрет, и уложила его в постель в чистой горнице, куда по будням детям и носа сунуть не давали. За всю свою жизнь он в первый раз занимал один целую кровать. Его трясло, как в лихорадке, голова горела, и он едва понимал, что с ним творится, однако знал, что спать одному в постели — большая роскошь. Чистая горница казалась ему настоящим раем. Штора в горнице была опущена, и в ней царили прохлада и полумрак. Окно было распахнуто, и из сада до него, словно сквозь сон, доносились звуки и ароматы лета. Стоял июнь, вокруг хутора цвели сирень и ракитник, и кукушка без устали куковала в лесу. Мать со страхом слушала, как кукует кукушка, а когда вечером воротился домой отец, она встретила его с побелевшим лицом.

— Нильс покидает нас, — сказала она — Слышишь, кукушка кукует, предвещает покойника в доме.

Ведь в те времена считали: если кукушка кукует рядом с домом, быть в доме покойнику. Никогда еще не куковала кукушка прямо на хуторе, да еще так громко и неистово, как в этот июньский день. Младшие братишки и сестренки, стоя у закрытой двери в горницу, тоже прислушивались к крикам кукушки и печально говорили:

— Слышишь кукушку? Наш братик скоро умрет.

Но Нильс ничего об этом не знал. Он лежал в жару и с трудом мог открыть глаза. Лишь иногда, слегка приподнимая веки, он видел сквозь ресницы чудо — он лежит в чистой горнице. И вдруг Нильс заметил дворец на шторе.

Единственной ценностью на этом бедном хуторке была штора, купленная на аукционе в господской усадьбе. Эту штору, на радость и удивление детям, повесили на окно в горнице. На шторе был выткан рыцарский замок с зубчатыми стенами и башнями. Ничего прекраснее этого замка хуторские ребятишки в своей жизни не видели.

— Кто же может жить в таком замке? — спрашивали они Нильса. — И как он называется?

Ведь Нильс, старший брат, должен был все знать. Но Нильс этого не знал, а теперь он так сильно захворал, что сестрам и братьям, верно, не придется больше его ни о чем спрашивать.

Вечером семнадцатого июня Нильс остался один в доме. Отец еще не вернулся домой, мать доила на выгоне корову, братья и сестры пошли в лес поглядеть, поспевает ли земляника. Нильс лежал один в горнице в полузабытьи от сильного жара.

Он не знал, что было семнадцатое июня и что земля вокруг зеленая-презеленая, что на большом дубе возле дома