Но благородство Сади побуждало его, сверх того, преследовать еще и другую цель – облегчить нищету и бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение людей из низших классов в государстве с каждым днем становилось все ужаснее. Великий визирь преследовал только свои внешнеполитические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедствиях несчастного народа.

Сади хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, но для облегчения нужд и бедствий народа.

Эти стремления вызывали в высших чиновничьих кругах только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши еще улягутся. Другие же полагали, что он питает слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удасться, так как вместе с рукою принцессы ему достанутся несметные богатства.

Новый визирь Рашид-паша, а также и Гуссейн Авни-паша выказывали ему большое расположение, а Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим что-нибудь другое, кроме желания подружиться с ним.

Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.

В этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям он забыл Рецию, ее бледный образ только по ночам еще являлся ему. Виной тому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.

Первое время часто по ночам, когда он покоился на своих мягких подушках, когда блеск и свет погасали вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.

Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед встречами с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетою мира, жаждою подвигов.

Упоенному взору молодого паши представлялось блестящее светило трона, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дела, сколько едва могли вынести его силы. Он чувствовал, что здесь, на высокой службе, необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем, вышедшем из народа, прежде других лежала обязанность занять это место и выполнить все сопряженные с ним обязанности.

Через несколько дней после султанского праздника Гассан и Сади сошлись в Беглербеге.

– Очень рад, что встретил тебя, – сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.

– Ты хочешь что-нибудь передать мне?

– Предостеречь тебя, – отвечал Гассан.

– Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!

– Это потому, что мое предостережение очень важно.

– Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?

– Относительно новых друзей.

Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.

– Я все еще не понимаю тебя, – сказал он.

– Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.

– Они весьма предупредительны относительно меня.

– И притом фальшивы.

– Ты меня удивляешь.

– Тем не менее это правда, Сади. Я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои личные планы и замыслы. Рашид давным-давно – орудие Мансура.

– Мансур перестал иметь орудия, друг мой. Мансур не имеет уже более власти.

– Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид и теперь еще орудие Мансура.

– Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачно.

– Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна: ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал дочь его Лейлу в конак отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хотя чем-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.

– Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же – другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.

– И постарается употребить тебя для своих целей, – запальчиво перебил Гассан своего товарища. – Он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.

– Право, я не знаю, по какому делу!

– По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо, кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, – сказал Гассан, – по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась; он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.

– Ты всюду видишь ложь и измену.

– Нас окружает много лжи, друг мой, – отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы. – Мне кажется, – продолжал он, – что в будущем ожидает нас много скверного.

– Нет, Гассан, брось эти глупости! – улыбаясь, воскликнул Сади. – Отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.

– Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, – прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана.

Через несколько минут он снова вернулся к Сади.

– Султан зовет тебя, – сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.

– Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мною и касающемся тебя, – начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. – Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в супружество и что она желает отдать тебе свою руку.

Лицо Сади засветилось надеждою, он горел нетерпением услышать решение султана.

– Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моею милостью возвысился до сана паши, – продолжал Абдул-Азис. – Я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в супружество.