на подходе, да чуть усомнился.

– Сволочь! Застрелю! – Но комиссар выбил револьвер.

– Подурачились, и будя! – скрипнул зубами, еще больше бледнея. – Скольких потеряли?

– Семь человек убито, трое ранены.

– Вот, товарищ Петров, ответ на вашу дурость.

Устин пустил коня шагом. Он поверил, что это белые, но на последнем выстреле узнал командира Петрова. Значит, это красные. Ну, тем хуже для них. Остановил коня. Сел на корни старого тополя, задумался. «Ну вот и началась война. Теперь она будет длиться, пока буду жив. Ушел ли Журавушка? Прав был полковник Ширяев, что не сидеть нам мирно на земле: если не свои, так чужие потревожат. Не перестрелял бы стариков Петров. У него дури хватит. Воевать не умеет, а командир. Но в деревне было тихо. Случись карательная мера, то уже лаяли бы собаки, ревела бы скотина, как это бывает при пожаре. Слышал и видел такое Устин.

– Поделом нам. Сколько раз я говорил, что это переодевание выйдет нам костью в горле. Не слушаешь. Буду говорить о тебе с начальством, – с угрозой сказал Петрову комиссар.

– Это бандитская деревня, я прикажу сжечь ее! Свили гнездо в тайге и сидят, как у бога за пазухой.

– Скажи спасибо, что ты не попал на глаза Устину у Чертовой Лестницы. Не его сегодня пост, а то бы давно лежал на камнях, – прошипел Степан Бережнов.

– А кто на посту?

– Аким и Митька.

– Точно проспали «белых» аль ушли охотничать. Вот и остались мы без призору. Экую беду сотворили. Все обошлось бы без выстрелов, ушли бы Устин и Журавушка, и вся недолга, – зло шептал Бережнов, морщился от боли. Хлеб лежал у ног, соль рассыпалась.

– Расходись, мужики! – приказал комиссар. – Ну вот, Петров, все семь убитых падут на твою голову. И попробуй Бережнова назвать бандитом, он стрелял в белых.

– Попробую. Он давно бандит. У меня есть приказ схватить Бережнова и привести в штаб партизан.

– Никитину надо насладиться смертью Устина Бережнова. Это я знаю. Но я доказывал и буду доказывать, что нельзя вам быть командиром, вам даже партизаном быть нельзя! Вы – обычный каратель!

– А я докажу, что таких комиссаров, которые пытаются сюсюкать с каждым проходящим мужиком, мне не надо. Бить и вешать надо эту староверню! Бить и вешать! Я прикажу арестовать всех главарей этой деревни! – орал Петров.

– Хорошо, ты командир, но у нас есть еще и партизаны, вот и спросим у них, правы мы или нет.

А партизаны уже окружили командира и комиссара. Услышали слова комиссара, зашумели:

– Надоело нам это переодевание. Переодеваемся и в дело, и без дела. Другой сказ, когда в разведке, а так… Не гоже!

– Мы супротив этих переодеваний. За убитых придется вам отвечать, командир!

– Завел Петров моду носить две шкуры! Может быть, под двумя шкурами у него сердце беляцкое.

– Молчать! Пока еще я командир!

– Это мы можем быстро исправить. Устин Бережнов бил нас как белых, потому придираться к нему не след.

– Верна, ежли бы он стрелял по красным, тогда и спрос с него.

– Петрову захотелось покрасоваться в беляцкой форме. Любит он погоны. Хоша сам и до фельдфебеля не дослужился.

– Хватит, ребята, сами мы виноваты, что послушали Петрова. Погоны снять, бросить в речку, чтобы больше соблазну не было! – приказал комиссар. – Разводи костры, вари варево! Теперь нас эти мужики под десятью плетками не покормят.

– Пошто не покормим, – бросил Мефодий Журавлёв, – покормим. Бабы принесут всё, что есть в печах. Только вдругорядь вы уж не рядитесь в чужое платье. Сколько беды натворили!

– Помяни меня, Петров, что всё положу, но под расстрел я тебя подведу, – пригрозил комиссар.

Петров молчал. Прав комиссар, правы партизаны. Молча поел, приказал хоронить убитых. Раненых оставил под присмотром бабы Кати. Пригрозил: если, мол, кто умрет, то всю деревню спалю, всех перестреляю.

– Напугал, да ить мы пужаные! – дерзко ответила баба Катя. – Кому суждено выжить, то выживет, только от Устиновых пуль трудно лечить, они прошивают тело вовсе не там, где надо. И не кричи! Не то откажусь лечить, и вся недолга!

– Ты снова, Петров, с угроз начинаешь? – остановил шум комиссар.

– Ладно, лечи! А вы, комиссар, не больно-то обрывайте меня. Мне тоже есть что о вас сказать! Всех бы я вас на сук! Гады!

– Вот от таких-то дураков и шарахается народ. После таких в каждой деревне зарождается один-два бандита, – ворчала баба Катя. – После Мелёхина сразу десять человек ушли в банду Кузнецова. Здесь добро, хоть двое. За плети наши вам тоже не простят. Старых бить – это показать свою слабость. Вон отсюда, надо лечить ваших подранков! А потом кто из них, может, и меня пристукнет за спаси Христос.

Баба Катя склонилась над ранеными. Двое были легко контужены, Устин под ними коней убил, а третий…

– Этот не жилец, пуля прошила живот, раздробила позвоночник. Не долго промается. Эх, дурни вы, дурни! – горестно поджала губы.

Отряд скоро снялся и ушел в сторону Ольги. Устин и Журавушка вышли из тайги, Устин зашел к бабе Кате. Двое раненых уже пришли в себя. Третий явно умирал, лицо стало землистым, заострился нос. Знакомое дело, над этим уже склонилась смерть. Просил пить.

– У, варнаки, покалечили, побили людей! – ворчала баба Катя.

– Ну чего шумишь? – попытался успокоить ее Устин.

– А то и шумлю, что отобрать бы у всех ружья-то, может быть, давно бы кончили войну.

– Это верно, но только кто их отберет? Наоборот, везут и везут сюда оружие.

– Устин, штабс-капитан, здорово! – слабо позвал раненый.

– Егор, однополчанин! – удивился Устин. – Ну, дела! Что же это вы вырядились в белых-то?

– Ладно, Устин, не прикидывайся. Ты так же бы стрелял и в красных. Мы ведь знаем твою беду.

– Больно?

– Очень больно, еще больнее делается, когда знаешь, чья пуля прошила твое тело. Петров во всем виноват. Может, ты бы, и верно, не стрелял в красных? Хотя нет, начни они в тебя стрелять, ответил бы тем же. Я-то уж тебя знаю. Добрый ты стрелок, с фронта будто еще точнее стал стрелять.

– Набил руку. Если бы я так же пахал, как стреляю, – куда ни шло. Ну, как там дела у наших?

– И плохи, и хороши. Нарармия наступает. Готовятся брать Спасск. Черт, а я тут лежи… А вам-то как теперь жить?

– Так и будем жить бандитами: стреляли в белых, а попали в красных, теперь придут красные, будем стрелять в них как в белых.

– Да-а, дела. Сгинешь ты, Устин Степанович. Комиссар у нас хороший, праведный, а командир дурак. Но что делать, и